Томас задумался над словами матери. Ему никогда не удастся наверняка, на все сто процентов увериться в том, что Регина — его плоть и кровь, но Томас успел в достаточной мере изучить Присциллу, чтобы не сомневаться в том, что ход рассуждений живой легенды Хоубаткера, сидящей напротив него, вполне логичен. Его мама никогда не пускала его по ложному следу. Джессика уверена, что Регина — его дочь, и этого вполне достаточно. На мужчину снизошло чувство необыкновенного облегчения. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого похоронили живьем, а потом откопали, и он жадно вдыхает свежий воздух. Едва сдерживая слезы, Томас поднялся и поцеловал в щеку женщину, даровавшую ему жизнь. Конечно, он ее простил. Джессика терзалась сомнениями насчет происхождения Регины дольше его и теперь наверняка мучается сожалениями из-за того, что частично отказывала в любви лучшей из Толиверов.

Томас смахнул капельку влаги, упавшую матери на щеку.

— Спасибо, мама. Спокойной ночи. Я верю тебе.

— Куда спешишь, сынок? Куда ты собрался в такой поздний час?

Томас взял в руки принесенную с собой книгу.

— Надо повидать Вернона. Я должен сказать ему, что его мать умирает.

Джессика прислушалась к удаляющемуся звуку шагов сына. Несмотря на печальный разговор, который предстоял Томасу, матери показалось, что он двигается очень бойко. Как хорошо, что она дожила до этого времени. Как хорошо, что смогла избавить сына от этой боли, всю глубину которой она не осознавала. Как хорошо, что, повинуясь внезапному вдохновению, она сумела представить дело так, что слов Присциллы оказалось достаточно. Томас ей поверил, и теперь ей не стоит бояться того, что под давлением сына придется рассказать всю правду так, как она ее понимает.

Я давно знала, что Регина — твоя дочь, Томас. Типпи когда-то сказала мне, что настанет день, и я с полной уверенностью узнаю, наша ли она плоть и кровь.

Как ты можешь быть уверена?

Регина умерла, сынок. Если бы отцом ее был кто-то другой, она бы осталась жива.

Но… конечно же, она ни за что не повела бы с Томасом подобный разговор. Будучи любящей матерью, Джессика не стала бы возлагать на плечи сына тяжесть вины за смерть Регины. Благодаря поведению Присциллы Джессика смогла убедить Томаса посредством логики, единственного языка, который он понимает.

Бывшая жена указала правильное направление, посоветовав Томасу прочесть историю Толиверов, записанную в ее книге. Доказательство, которое сын искал, всегда было у него перед самым носом, в генеалогическом древе его рода, но он так ни о чем и не догадался. Томас, в отличие от Присциллы, в проклятие не верит.

Восемь лет назад, в ночь, когда тело Регины доставили в отчий дом перед похоронами, Вернон пришел в спальню бабушки. Его глаза осоловели от горя, вызванного смертью сестры и тем бесспорным фактом, что браку его родителей пришел конец. Вернон хотел знать, о каком проклятии кричала его мать. Тогда внуку исполнилось уже двадцать два года. Он был писаным красавцем, но горе сделало его похожим на маленького мальчика, который в детстве забирался к бабушке на колени, когда хотел «подластиться», как называла это Эми.

Джессика в общих чертах описала происхождение этого суеверия. Она видела, как лицо внука принимает все более скептическое выражение.

Когда бабушка кончила свой рассказ, Вернон подытожил услышанное в нескольких предложениях:

— Как я понял, бабушка, эта… анафема на Сомерсет наложена из-за того, что мой дед взял в жены тебя, а не другую девушку, на которой он обещал жениться прежде. В результате этого, как он считал, погиб его сын, а после появления на свет моего отца ты не могла забеременеть…

Джессика понимала, что слова эти кажутся просто нелепыми, учитывая то обстоятельство, что многие семьи пережили подобного рода трагедии. Но на этот раз дело касалось смерти детей Томаса.

— А потом проклятие усугубил отец, женившись на моей матери без любви, — с недоверчивым видом произнес Вернон.

— Твоя мама в это верит.

Вернон с явным облегчением вздохнул. В молодости люди часто ошибочно принимают простые объяснения в качестве исчерпывающего ответа на свои вопросы.

— Спасибо, что рассказала, бабушка. А я-то боялся, что здесь все гораздо серьезнее. Бедная мама совсем помешалась. Нельзя ее за это осуждать. — Внук поднялся, явно успокоенный, и, грустно улыбнувшись, добавил: — Помнишь, как ты читала нам из Аристотеля? Он писал, что одна ласточка весны не делает. Смерти детей в двух поколениях, каковы бы ни были браки, нельзя считать закономерностью… проклятием. В любом случае я не собираюсь повторять ошибки отца и деда. Я женюсь только по любви.

Выходя, Вернон оглянулся. По его губам скользнула улыбка, напомнившая Джессике улыбку покойного мужа. Старея, ее сын Томас набирал в весе. В широких плечах и дородном теле сына она замечала наследие мужчин из рода Виндхемов. А вот Вернон фигурой пошел в деда. Оба они обладали поджаростью своего аристократичного предка.

— И еще, бабушка, — заявил Вернон, — какой бы замечательной ни была та женщина, которая осталась в Южной Каролине, мой дед не ошибся, предпочтя ей тебя.

Джессике до сих пор приятно было вспомнить комплимент внука. Она тогда почувствовала большое облегчение. Бабушка боялась, что внук спросит, верит ли в проклятие она сама. Спустя две недели на могиле Регины Елизаветы Толивер Мак-Корд воздвигли надгробный камень. Джессика набрала полную корзину алых роз и принесла ее на могилу.

Глава 96

Осенью 1895 года, с отрывом в несколько недель, жены Вернона, Джереми Третьего и Абеля произвели на свет здоровеньких мальчиков весом девять фунтов каждый. Дарле захотелось, чтобы ее сына назвали Майлзом в честь ее дедушки. Вернон возражать не стал. Мальчик совсем не походил на кого-либо из Толиверов, зато унаследовал высокий лоб и довольно острый нос отца Дарлы и других Хенли, которых Вернон видел на фотографиях. Сына Джереми Третьего назвали Перси, а Абель Дюмон нарек своего отпрыска Олли.

Все трое малышей вместе с матерями прекрасно себя чувствовали. Вернон испытал большое облегчение оттого, что Дарле понравились жены его лучших друзей. Она любила находиться в их обществе. Мужчина опасался того, что его жена будет чувствовать себя ущербной в присутствии выпускниц пансионов, дочерей очень богатых родителей. Джереми Третий женился на Беатрисе, весьма одухотворенной девушке из Атланты, чей отец владел небольшим флотом торговых судов. Абель взял себе в жены наследницу текстильного бизнеса, бойкую девчонку по имени Пикси из городка Вильямсбург, штат Вирджиния.

Трудно было не завидовать Пикси и Беатрисе. Их мужья могли себе позволить покупать женам лучшее из лучшего. Если же денег все же оказывалось недостаточно, женщины и сами имели вполне тугие кошельки. Отец Беатрисы в качестве свадебного подарка решил «преподнести» молодоженам новый дом. Он встретился с Уориками незадолго до свадьбы и нашел, что Уорик-Холл, несмотря на всю свою грандиозность и величие, слишком переполнен, чтобы считаться уютным домом, подходящим для новобрачных. «Баронское поместье» приютило три поколения Уориков: Джереми-старший, два его сына с женами, а также трое холостых внуков, если не считать Джереми Третьего. Отец Беатрисы боялся, что его дочь «потеряется» среди стольких Уориков, не говоря уже о том, что хозяйкой дома ей точно не быть.

На Хьюстон-авеню снесли один из довоенных особняков и возвели на его месте замечательный дом, оснастив его всеми современными удобствами. Двухэтажное, украшенное колоннадами чудо градостроительства могло похвастаться унитазами со смывом, водопроводом и электрическим освещением. Любящий папа не остановился ни перед какими расходами, украшая интерьер комнат, благоустраивая сад и покупая лучшую мебель.

Абель и Пикси решили остаться жить в семейном шато вместе с Арманом, чья жена скончалась в прошлом году от рака, и вторым его сыном Жаном, который так и остался холостяком. Пикси, единственный ребенок в семье, чьи родители умерли, сказала, что не против стать «королевой в доме, полном мужчин».