От Дусиных слов он уклонился и перевел разговор в другое русло, но в его смущении чувствовалось, что он подошел не случайно, а с каким-то намерением.

- Я слышал, что ты подала документы в институт?

- Да. Отнесла. А ты куда думаешь?

- В летное военное училище.

- О! Завидую тебе. Хочешь к звездам ближе?

Чему тут завидовать? Вот когда поступлю, тогда и позавидуешь.

Вот так они стояли и тихо разговаривали. Ни она не высвобождала руки, ни он не бросал держать ее руку. А рядом шумела и веселилась молодежь. Шум и веселье других им были не в тягость. Они их не слышали.

Затем они ушли, так и не высвободив друг у друга рук, в вечернюю тьму.

С тех пор она его не видела, а затем началась война. И вдруг остро, до боли в сердце ощутила она свое одиночество, и поднимаясь со скамеечки, вспомнила свои же слова, сказанные с полчаса тому назад подругам.

- Да, - подумала она, - даже калек…

5

Утром, разбуженная матерью, Дуся еле поднялась. Тело казалось тяжелым, в голове стоял звон. Расстроившись с вечера, долго не могла уснуть, ворочаясь с бока на бок и лишь к утру задремала, а тут тебе и вставать надо. Она с трудом поднялась с кровати, умылась холодной водой, как будто стало легче, но в голове по-прежнему гудело.

На этот раз они с Мотей немного припоздали и когда поднялись за могилки, то увидели в поле женщин: одни уже начинали боронить, другие только запрягали своих коров, третьи только подгоняли их к своему загону, но как бы там ни было, они опоздали, а поэтому заспешили к своему загону.

Проходя мимо подруг, возившихся с коровами на другом конце загона, они помахали им издали руками. Подогнав коров к своей делянке, они, не мешкая, запрягли их в ярмо и стали боронить, на ходу договариваясь догнать подруг, а может и перегнать, тем самым компенсировать утраченное время.

Они еще вчера шагами замерили свою делянку, подсчитав, что если они будут ежедневно проходить по десять рядов в день, то за пять дней должны закончить. Вот почему решили, не давая отдыха ни себе, ни коровам, пройти пять рядов до обеда и пять после обеда, и лишь тогда распрячь коров.

Весенний день, как и вчера, обещал быть теплым и солнечным; уже с утра ярко светило солнце, и косые его лучи бисером отражались в еще росной траве на окраине дороги, но земля была уже сухая и из-под борон поднималась легкая пыль. В безоблачном небе, как и вчера, звонко пели свою весеннюю песню жаворонки, а из ближнего леса слышались трели соловья и изредка кукование кукушки.

- Как хорошо весной в поле в теплую погоду, - подумала Дуся, идя за бороной, слушая пение птиц и машинально помахивая хворостинкой.

Незаметно в голове перепутались мысли, и снова на первый план выступил Алексей.

Как всегда, когда он появляется в ее мыслях, она начинает с ним беседу: задавая вопросы и отвечая на них в единственном числе от себя. Так и на этот раз, только начала задавать ему вопрос, как раздался огромной силы взрыв, и сразу наступила, до боли в ушах, тишина. Перестали даже петь птицы,

И вдруг душераздирающий крик Моти. Дуся, скорее машинально, чем осознанно, подняла голову и, повернувшись на крик Моти, увидела в стороне над делянкой подруг огромную, светло-серую клубившуюся шапку дыма, а чуть поодаль, в сторонке, пытающуюся встать на передние ноги корову Полины. Всмотревшись, она увидела: недалеко от коровы Полины лежала на боку и дрыгала ногами корова Раисы, а самих девчат не было видно.

Мотя, сидя на корточках и закрыв глаза руками, продолжала визжать.

Дуся, не соображая, как бы в полусне, с резью в ушах не то от Мотиного крика, не то от близкого взрыва подошла шаткой походкой к Моте, развернулась, что было силы ударила по щеке Мотю и закричала: "Замолчи, подлюка!"

Мотя сразу сникла и, расплакавшись навзрыд, еще больше сжалась в клубок, а Дуся, обведя безумными глазами поле, увидела, что женщины, побросав своих коров, бегут что-то крича, села возле Моти и, обняв ее, разрыдалась. И лишь теперь до ее сознания дошло, что с подругами случилось что-то страшное. Она, все еще всхлипывая, встала и, взяв за руку Мотю, сказала ей: "Вставай, пошли!" Мотя встала, не сопротивляясь, молча последовала за Дусей.

Когда они подошли к месту взрыва, то там полукольцом стояли женщины, многие из них тихо плакали, и по их щекам текли слезы, другие часто сморкались в концы своих косынок.

По дороге к месту взрыва в душе Дуси еще теплилась надежда на то, что подруги живы, но когда она подошла к месту, где стояли женщины, и увидела, ее замутило, стало рвать.

Женщины, услышав спазматические звуки за спиной, оглянулись и, когда у Дуси прекратилась рвота, Солоха сказала: "Нету твоей подруги Раи, Дусь. Забрал Бог ее к себе, такую молодую." Женщины, стоявшие ближе к ним, громче стали всхлипывать, сморкаться.

Дуся, все еще не веря в гибель подруги, неосознанно взяла руку Моги и потянула ее за собой. Женщины, давая им дорогу, молча расступились.

Она подняла глаза и увидела перед собой страшную картину: у края небольшой воронки, в диаметре около двух метров, сидела Полина, в своей руке за ладонь держала оторванную по плечо и окровавленную руку подруги и молча поглаживала ее. Сама была без косынки, и каштановые ее волосы рассыпались по плечам, свисая на лоб, закрывая лицо. Она сидела неподвижно, и лишь ладонь медленно скользила по мертвой руке подруги...

Дуся с Мотей, не шелохнувшись, стояли так несколько минут, наблюдая за живой Полиной и мертвой рукой Раи. Затем Дуся перевела свой взгляд на лежащую корову, а за ней увидела тело Раисы с изуродованным лицом, оторванной рукой и вспоротым животом, из которого вывалились, прямо в пыль, розовые кишки.

У Моти открылась рвота, она молча переносила страдания, Дусю подташнивало, но она старалась помочь подруге. Когда у Моти кончилась рвота, они подошли к Полине. Дуся наклонилась и, сказав что-то подруге, взяла у нее мертвую руку Раи и положила рядом с собой, все еще боясь подойти к трупу подруги.

Кто-то из женщин догадался сбегать в село за подводой. Вскоре из-за могилок показалась подвода, в повозке которой стоял во весь рост бригадир, помахивая вожжами и, увидевши женщин, срезая угол, направил лошадь прямо по пахоте к ним.

- Что тут сл... ? - закричал он с повозки, но увидевши в земле воронку, лежащих коров, молодую женщину с распоротым животом, на полуслове смолк и, осадив лошадь, какое-то мгновение смотрел немигающее на представившуюся ему жуткую картину. Лицо его побледнело, он сник и, не стесняясь женщин, по-мужски заплакал.

Он сидел, закрыв лицо руками, и всхлипывал, до тех пор, пока к нему не подошла Солоха и, потрепав его по плечу, сказала: "Хватит нюни распускать, дело надо делать, тоже мне мужчина!"

- Причем тут мужчина, - оправдываясь, ответил ей Иван Петрович.

- Считай, что соседка. Я ее с пеленок помню. Мне ее так жалко, так жалко, что ты представить себе не можешь! - всхлипывая и протирая глаза, говорил он Солохе.

- Я понимаю тебя, Ваня, но лежать в таком виде она здесь не должна, - тихо, с лаской в голосе проговорила Солоха. - Вон уже мухи по ней ползают.

- Ты права, надо спешить, - сказал он, вытирая рукой лицо.

- А родители о таком горе знают? - спросила участливо Ивана Петровича Солоха.

- Нет. Им еще не успели сообщить.

- Ох, милые, что же с ними будет, как узнают, - запричитала Солоха.

- Я представить себе не могу. Она у них любимая дочь была, - слезая с повозки, простонал Иван Петрович. Он подошел тихой походкой, еще раз взглянул на лежащую Раису и обратился к женщинам: "Бабоньки, давайте положим ее на повозку."

На его голос обернулись женщины, но с места никто не сдвинулся, сморкаясь в косынки.

- Вы что, не слышите? - повысил голос бригадир, но они продолжали стоять, глядя на него мокрыми от слез глазами.