— Да будет тебе, Леша… Какой отец? — и снова вскочила, светлея, глазами мокрыми по столу пробежала. — Давайте споем теперь: «Женатым — чарочка». Знаете слова-то?

— Ты начинай, — сказала с той стороны стола Наташа-большая. — А мы подпоем.

Они друг другу явно нравились. Вера Егоровна быстро перебежала к ней, обнялись и начали шептаться.

— А ты мне имена-то скажи… как ее по отчеству… ну, вот и получится.

Потом тихо запели.

Путятин растроганно смотрел на сестру. Сафа Кирамов внимательно слушал, кивал, поднимая брови. А старинная русская песня была замечательной. Алмаз ее слышал впервые.

За столом засмеялись, захлопали. Старый Карпов, весь как бы из розовых и малиновых ниточек, сам называющий свое лицо «корзиной», сидел, влюбленно глядя на Веру Егоровну, и шевелил губами. Он, видно, знавал эти песни. Он пришел без жены на комсомольскую свадьбу, думал посидеть полчаса, хватить рюмочку и домой. И, может быть, жалел теперь, что не взял с собой старую. Другие механизаторы, помоложе, явились с женами. И за столом уже тихо подпевали:

Вера Егоровна сняла руку с плеча Наташи, поцеловала ее в румяную щеку и вернулась на место. Она обратилась хриплым и сильным голосом к молодоженам:

— Желаю вам, Аза, счастья. Берегите, малыши, друг друга. И чтобы все, как в песне, получилось. Ну а вы теперь православные и нехристи, эй, все вы там! Выпьемте, что ли!

— Во, командирка, — изумился Карпов и налил себе первую лишнюю.

Алмаз исподлобья смотрел на невесту. Ему уже рассказали, что отец ее поначалу был страшно разгневан выбором дочери. Объявил, что на порог ее не пустит. Тогда она сказала, что уйдет и будет жить с ним в общежитии. Но Сафа Кирамов, узнав побольше об Алексее и выяснив, что он из знаменитой бригады Ахмедова, из ОМ, вдруг сменил гнев на милость и пообещал выхлопотать им комнатку, а возможно, даже отдельную однокомнатную квартиру. Он попросил дочь привести домой в гости Путятина и, когда тот приехал, разговаривал с ним очень уважительно. «В наше время чаще везет именно робким… вроде бы непрактичным… Все у них лучшим образом устраивается, — сказал Алмазу насмешливо Зубов. — А тут бьешься… и еще хуже! Счастье идет к тем, кто его вроде бы и не хочет… Хотя против Лешки я ничего не имею — свой парень!..» Алмаз чувствовал себя скверно. Он не мог толком разобраться в своем состоянии. Радость летних работ померкла. Ему было стыдно ходить средь золотисто-розовых стен РИЗа, стыдно видеть перед собой девушек из его прежней бригады. Ему было страшно думать о себе и о Нине. «Как быть? Может, узнать, куда она улетела? Купить билет, схватить чемодан и — за ней, без лишних слов, без рассуждений!.. А она снова будет лгать. И снова принадлежать еще кому-то? Снова эти ночные ее, морозящие душу рассуждения, вино, изломанный рот и сигаретный дух? И этот игрушечный голос?.. И столбик пепла, катящийся по белой круглой груди… Нет, нет, лучше умереть!..»

Алмаз старался не смотреть в глаза девушкам. Зачем? У каждого своя судьба. Они хорошие. И пусть. Он их очень уважает. Он видел в поездке, какие они славные. Он им благодарен: им понравилась его мама… им, современным девчонкам.

— Я хочу тост поднять за Азу, — сказала Таня, сияя глазами. — Будь счастлива, подружка… и я искренне тебе завидую… и желаю всего-всего.

Она поцеловала невесту, вернулась на свое место и долго сидела, опустив голову, пока снова не стала строгой и спокойной.

«Неужели Путятин ее бросил? — поразился Алмаз, жалея и радуясь чему-то. — Он ее недостоин! Или я ничего не понимаю…»

На гладком, ласковом лице Алексея трудно было что-нибудь прочитать.

Потом встал Сафа Кирамович.

Он широко улыбнулся, образовав на щеках бугорки, как у хомяка, его красивые, ослепительные глаза округлились.

— Я рад, что моя дочь выходит замуж за такого достойного парня. Из такой прекрасной бригады. Из такой замечательной организации. Давно бы пора нам, старым соперникам, породниться.

Он не смотрел на Горяева, но ясно было, кому он говорит эти слова.

— Есть нечто превыше, так сказать, наших личных страстей, нашей личной славы, наших личных успехов… Раньше, товарищи, — без перехода, чтобы как-то завуалировать предыдущие слова, продолжал Сафа Кирамов, — раньше они бы поженились, не зная друг друга, их бы записал в книгу мулла и отпел муэдзин… и свадьба была бы без вина, без песен, ибо тогда жизнь у народа была трагическая. А сейчас мы рады, что так светло на нашей свадьбе. Эти стены выложены. моей дочерью и ее подругами… Дочь моя! Пусть твоя жизнь будет прекрасна! Бахетле бул!.. Здесь люди самых разных национальностей. Очень удивительно пела твоя сестра, Алеша. Но и мы споем свадебную. Эни, башла! (Мать, начинай!)

Мать Азы, тихая, увядшая женщина с коричневыми глазами, кивнула и покорно, еле слышно запела, и ей подпевали девушки-татарки из бригады Наташи и три шофера-татарина из ахмедовской бригады:

— Переведу, — поднял руку седой Сафа. — В этой народной песне говорится — я очень коротко: «Сидите вы рядом… пусть ваши мысли не будут врозь… вы нашли друг друга… пусть будет счастлива ваша свадьба… как вишневая вода ваши лица… блестят глаза… родной стране детей растите, подарите ей богатырей!» Вот что говорится в этой песне… Поднимем тост за новобрачных, за наши две мощные организации, за наш труд! За наши успехи!

Потом встал Горяев. Он негромко пробормотал:

— Не нужно путать разные… не нужно из поцелуев делать пельмени… — Но, преодолевая себя, погасил иронический блеск в глазах, протянул фужер к Сафе Кирамову. — Мы пили за молодых, выпьем за родителей! Я слышал, что механизаторы подарили молодым холодильник, а строители — телевизор. Ну а родители — нет, наверное, большего подарка, чем видеть своих детей красивыми, здоровыми, веселыми…

Энвер нахмурился, минуту молчал.

— Если бы я мог, дорогие мои, ключ прямо сейчас вручить от квартиры. Я поговорю с начальством. Над каждым из нас есть свое начальство. — Энвер усмехнулся. — Как есть над облаками облака. Кучевые облака несут дождь, тень, но над ними еще иногда есть перистые — от слова «перо»… Ну, ладно… Но я прошу вас, если… вам станет трудно, даже очень трудно, все равно не покидайте Каваз! Вы когда-нибудь вспомните эти дни как лучшие в жизни… Эти годы обернутся легендой. За вас и ваших родителей!

Свадьба раскалялась. Молодоженов осыпали крупой и цветами, забыв, что делать это надо было при входе, шелковыми лентами и монетками, причем одна серебряная попала в стакан подбежавшего Карпова, и он чуть себе зубы не поломал.

Вносили русские и татарские блюда, острые и пресные, сладкие и соленые, горячие и холодные… И наконец водрузили на столе четыре свадебных балеша — каждый с автомобильное колесо!

Сняли крышки — пар ударил до потолка. Один балеш был сладкий — с изюмом и рисом, два других — с мясом и картошкой, а третий — какой-то особенный, то ли балеш, то ли торт.