Но со времени окончательного присоединения ганзейских городов к Империй, когда бесконтрольная власть над ними попала в руки Даву, ни о каких поблажках нельзя было и думать. О ненавистном Даву (Marschall Wuth, как его называли в Гамбурге) я нашел в Гамбургской торговой библиотеке целую литературу брошюр, вышедшую в 1813–1814 гг., в годы освобождения. Конечно, нельзя считать вполне точным всякое слово, которое мы в этих брошюрах читаем, но нельзя не констатировать, что ни о ком из королей, наместников и маршалов, которым Наполеон отдавал в управление зависимые от него земли, не сохранилась такая страшная память, как о Даву[25].

Началась его деятельность в Гамбурге собственно в феврале 1811 г., 4 октября 1810 г. Наполеон приказал маршалу Даву, главнокомандующему «германской армией», перенести свою главную квартиру из Ганновера в Гамбург. 9 декабря 1810 г. Наполеон декретировал присоединение ганзейских городов к Империи, а 9 февраля 1811 г. Даву лично прибыл в Гамбург.

Даву был (оставляя даже в стороне свойственное ему слепое преклонений перед волей Наполеона) глубоко убежден в том, что континентальная блокада есть смертоносное оружие против Англии и что дело только в добросовестном и точном исполнений предначертаний Наполеона[26]. В уме сурового солдата сложилась даже такая концепция: настала пора мстить английской торговле за все беды, которые некогда причинил французской торговле Кромвель[27]. Нечего говорить о безграничных полномочиях, бывших в его руках, а также о том, что строжайшее выполнение правил блокады вытекало при данных условиях из самого акта о присоединении, мотивированного именно необходимостью более тщательно, чем до сих пор, охранять побережье Северного (Немецкого) моря от контрабанды, идущей с острова Гельголанда. Даву, но отзывам современников, воздвиг в Гамбурге одинаково жесткое гонение как на немецкое патриотическое свободомыслие, так и на английский сахар, кофе, материи[28]. И даже он, суровый Даву, непреклонный исполнитель воли Наполеона, получил выговор от Наполеона за снисходительность, которую проявляют его подчиненные в Гамбурге[29].

Особенно тяжело пришлось ганзейским городам после трианонского декрета и начавшихся массовых конфискаций колониальных товаров.

В Гамбургской торговой библиотеке я нашел интересную рукопись, помеченную 6 декабря 1810 г. и посвященную бывшему консулу Португалии Иоганну Шубану. Автор, конечно, гораздо смелее выражает тут свои мысли, чем могли это делать публицисты, рассчитывавшие печатать свои произведения. А поэтому, говоря о трианонском тарифе и о том, что согласно распоряжениям французского правительства колониальные товары будут подвергнуты конфискации (впредь до уплаты нововведенных пошлин), он притворяется, будто «не верит» этому: ведь это — нарушение прав собственности, которые император всегда обещал охранять[30], и т. п.

Но «не верить» фактам было мудрено.

Только за один сентябрь 1810 г. в Гамбурге, на правом берегу Везера, на левом берегу Эльбы и на побережье Ольденбурга таможни и войска арестовали тридцать тысяч килограммов колониальных товаров, ввезенных контрабандой: кофе — 9538 килограммов, хлопка — 6940 килограммов и сахара — 10531 килограмм[31].

И однако, несмотря ни на что, контрабандная торговля все-таки проникала. Сношения Гамбурга с Альтоной были «неисчерпаемым источником контрабанды», по выражению французского министра внутренних дел[32]. В Альтону проходили английские товары из Дании, к разным укромным уголкам побережья подвозилась контрабанда из Гельголанда[33].

В Гамбурге весной 1811 г. «оказались» в большом количестве колониальные товары, в которых так сильно нуждалась Франция; но эти товары гамбургским купцам было позволено ввезти лишь под тем условием, что они вывезут на ту же сумму шелковых материй из Лиона; и при этом еще подчеркивалось, что эта милость оказывается вследствие того, что «Гамбург составляет теперь часть французской империи»[34].

Нужно сказать, что вообще присоединение Голландии, затем Гамбурга к Империи вызвало ходатайства французских промышленных городов о разрешении купцам этих новых владений Наполеона ввозить во Францию (или, как тогда выражались, «в старые департаменты») колониальные товары[35]. Эти ходатайства удовлетворялись Наполеоном, причем обыкновенно ставилось вышеуказанное условие относительно вывоза французских шелковых материй.

Гамбургские судохозяева не переставали домогаться лиценций.

Когда Наполеон пожелал справиться в министерстве внутренних дел, стоит ли давать лиценции купцам и судохозяевам Гамбурга, Бремена, Любека и Данцига, то ему посоветовали этого не делать: 1) эти города еще ведут тайные сношения с врагом (Англией), а посему воспользуются лиценциями во враждебном Империи духе; 2) «соперничество торговли ганзейских городов с торговлей французской» тоже заставляет дать отрицательный ответ[36]. Тем не менее и Гамбург, и Бремен, и Любек попали в число городов, на которое было отведено известное количество лиценций[37].

Эти лиценции, как и в других местах, обогатили несколько счастливцев, которые их получили; но общего бедственного положения дел в Гамбурге не изменили. Со все усиливающейся суровостью Даву преследовал всякую попытку сношений с Англией. В мае 1812 г. комиссия, созванная тогда волей Наполеона, осмелилась вопросить: позволительна ли «невинная корреспонденция с Англией?» То есть можно ли переписываться гамбургскому кредитору с англичанином, который остался ему должен, когда внезапно оборвались сношения между Гамбургом и Англией? Не будет ли это противно воле государя?[38] Разрешения не последовало. Нужно прибавить, что даже не за писание, а за получение писем гамбургские купцы попадали в тюрьму. При этом мало внимания обращалось на то, что письма из Англии приходили помимо воли адресатов[39].

Комиссия ганзейских депутатов вообще ни в малейшей степени не улучшила положения дел в городе. Эта Комиссия из депутатов ганзейских департаментов (в Законодательном корпусе) была, по воле Наполеона, собрана в Париже 16 мая и заседала до 22 мая (1812 г.) под председательством министра внутренних дел. Каким робким и запуганным ни было это маленькое собрание «сведущих людей» (в сущности назначенных правительством) от трех ганзейских департаментов (Устьев Эльбы, Устьев Везера и Верхнего Эмса), но и оно не могло не просить об уничтожении той линии таможен, которая отделяла эти департаменты от остальной Империи; они просили и о восстановлении транзита для южных и северных товаров, некогда шедших через Бремен, Гамбург и Любек; они наперед указывали, что эти милости могут быть так обставлены, чтобы ничуть не повредить «континентальной системе»[40]; ничего из их пожеланий, признанных «преждевременными», не вышло. О вопиющих безобразиях и издевательствах, которым подвергались все и каждый во время обысков в этих ганзейских таможнях со стороны французских чиновников, депутаты, правда, поговорили на одном из своих шести заседаний[41], но императору это даже не было доложено в том отчете, который ему представил (о заседаниях комиссия) министр внутренних дел.