В конце 1803 г. и в начале 1804 г. в Главном совете по делам торговли было высказано мнение о необходимости подвергать всякий кусок материи (все равно какой — шелковой, шерстяной, полотняной, бумажной) наложению трех клейм, чтобы этим путем окончательно воспрепятствовать контрабандному ввозу. Но эго мероприятие показалось настолько пагубным и стеснительным для французской же торговли и промышленности, особенно для тех мест, где скупщики скупали у крестьян их товар, настолько разорительным, что раздались энергичные протесты. Руанская торговая палата прислала обстоятельный доклад, составленный в духе протеста[3], министр внутренних дел всецело стал на сторону Руанской палаты[4], и вопрос временно был снят с очереди.

Крупнейшие фирмы часть работы часто отдают в деревню или иногда просто скупают деревенскую пряжу, которую потом подвергают дальнейшей обработке.

Что даже Richard, например, был теснейшим образом связан с кустарными производителями, явствует уже из того, что в 1811 г. он представил особое ходатайство о том, чтобы были облегчены формальности для négociants-commissionaires, скупающих кустарные бумажные материи для сбыта в Италию[5]. А между тем не было во Франции хлопчатобумажного фабриканта, у которого такую большую роль в производстве играли бы машины, как у Ришара: одних mull-jennys в его промышленных заведениях было: в Париже — 122, в Шантильи — 14, в Легле — 72, в Séez’e — 105, в Caen’е — 84, в Annay — 82[6].

Наполеоновское правительство встретилось с вопросом о кустарной промышленности еще и в 1809 г., и, как почти всегда в эпоху Империи, в связи с экспортной торговлей. Дело в том, что для вывоза из Франции в Италию хлопчатобумажных материй требовались специальные разрешения (это была еще одна мера контроля против английской контрабанды). Эти разрешения выдавались фабрикантам, и вот возник естественный вопрос: кто же может считаться фабрикантом? Тот ли, кто изготовляет товар (что согласуется со смыслом термина), или кто скупает этот товар для вывоза в Италию? Города Амьен, Руан и Лилль, т. е. центры промышленных округов Нормандии и Пикардии, обратились в министерство с указанием, что «тысячи отдельных лиц в городах и окрестных деревнях» ткут материю за собственный свой счет, «особенно зимой деревенское население отдается этому занятию», и затем приносят на рынки готовый товар, который у них купцы и скупают. Министр от себя уже прибавляет, что правительство «почти вовсе и не знает»[7] всю массу этих самостоятельных производителей, и не им же выдавать разрешения для торговли с Италией (с которой они и не думают торговать, ибо не идут дальше соседнего рынка). Значит, эти разрешения нужно выдавать купцам, которые скупают их товар для дальнейшего экспорта. Император было отверг (9 января 1811 г.) это ходатайство. В резолюции Наполеона, написанной на полях доклада 7 января, сказывается явственное раздражение от одной мысли, что если давать разрешения скупщикам, а не производителям в точном смысле слова, то англичане воспользуются этим для контрабанды, которую через Францию будут сбывать в Италию[8]. Пришлось тогда вторичным докладом убеждать Наполеона, что пострадают не англичане, а французы, если он не хочет считаться с организацией французской промышленности.

Это вызвало дополнение декрета от 10 октября 1810 г. соответствующими пунктами[9].

И сплошь и рядом префекты зимой 1806 и весной 1807 г. старались внушить министерству, что самая организация производства, царящая в их департаментах, делает очень затруднительным осуществление таких надуманных центральной властью «благодеяний», как совещательные палаты[10].

Правда, в мануфактурах, где действовали mull-jennys, рабочие работали почти исключительно в здании самого заведения (только беление происходило вне мануфактур)[11]. Но и в хлопчатобумажной промышленности машинное производство вовсе еще не было правилом; что же касается остальных отраслей, то оно там еще только возникало.

Скорее, исключением является сведение, сообщаемое в январе 1813 г. префектом департамента l’Eure, о том, что и в шерстяном производстве механический труд начинает вытеснять ручной и прежде всего, конечно, губит кустарей[12]. Я искал еще известий в том же духе, но мне не удалось найти больше ни одного (относящегося к шерстяной промышленности). Искал я этих известий особенно усердно, конечно, в документах, касающихся наиболее промышленных департаментов, но нашел факты совсем иного порядка.

Шерстяная индустрия Рерского департамента (сосредоточенная близ Кельна, Ахена, Дюрена) давала в начале 1813 г. заработок 11 112 прядильщикам, 2538 ткачам, 6638 лицам, занятым другими функциями по тому же производству. Но Кельнская торговая палата, давая эти цифры, предупреждает, что эти ткачи, прядильщики и т. п. работают «с перерывами» из-за земледельческих работ, и с такими перерывами, что каждая сотня их успевает за год сделать столько, сколько сделало бы семь человек, работающих постоянно. Стоило бы нам не заметить этого невинно приютившегося на полях пояснения, и представление о развитии шерстяной индустрии в департаменте получилось бы самое превратное[13].

Подобный же факт мы находим и в документах, относящихся к вопросу об императорских субсидиях 1807 г., в эпоху частичного кризиса, постигшего промышленность. Например, департамент Соммы работает над всеми родами текстильной промышленности, но все производство — в руках мелких производителей, работающих и сбывающих плоды рук своих изо дня в день. Они-то нуждаются, но воспользоваться императорскими милостями не имеют права[14]. Сложнее дело в департаменте Mayenne: департамент производит полотна, но это производство «рассеяно по всем частям территории департамента». Рабочие работают тут на фабрикантов, живущих в городах; когда нет продажи, фабриканты этим «рабочим» ничего не заказывают. Как быть? Предприятия есть большие, значит, к ним декрет от 27 марта применим, но где искать рабочих? Придется оказывать им помощь на дому[15].

В департаменте Кальвадос один из центров (сильно там павшей со времен революции) суконной индустрии — город Vire, но (в 1802 г.) «его фабрики рассеяны по деревням»[16].

Даже женевские торговые дома непосредственно заказывали всякого рода текстильные товары кустарям, разбросанным по деревням, близ Руана, Амьена, Сен-Кантена, Лилля[17].

То же самое видим и в бельгийских департаментах.

Колоссальный полотняный промысел, составляющий главное богатство департамента Шельды, кормящий (одной пряжей) «сотню тысяч взрослых людей, а кроме того детей» да еще более 21 тысячи ткачей, весь в руках крестьян, «нет и трех станков, собранных в одном помещении»[18]. То же самое нужно сказать и о кружевном промысле, втором по распространенности[19].

На мануфактурах шерстяных материй в Брюгге к 1 января 1812 г. числится 6134 рабочих, но из них лишь около 1400 живут в городе, а больше 4600 разбросано по деревням. Там же числится 4 тысячи человек, занятых пряжей льна, и, кроме 300 живущих в Брюгге, все разбросаны по деревням[20]. Там же числится 9150 кружевниц, которые «почти все работают в своей семье»[21]. Так обстоит дело с тремя важнейшими промыслами в одном из самых промышленно-передовых районов наполеоновской Империи.