Тотчас после расторжения Амьенского мира Наполеон поспешил отдать приказание своим агентам и уполномоченным в Италии и Голландии, чтобы они озаботились причинением английской торговле в этих странах «наибольшего вреда»[61]. Одновременно он распорядился конфисковать все английские товары, находившиеся в Италийской республике[62]. Спустя некоторое время он приказал генералу Мортье «непоколебимо» препятствовать проникновению в Ганновер, на Эльбу, на Везер английских товаров и даже английской почты[63]. Спустя несколько дней новый приказ: не пропускать никаких английских товаров, направляющихся из Гамбурга через территории, занятые французскими войсками, на лейпцигскую и франкфуртскую ярмарки[64].

Так открылась новая, длительная эра англо-французской войны, которой суждено было окончиться лишь с падением наполеоновской Империи. В 1803–1804 гг. эта война, казалось, должна была привести к высадке Наполеона в Англии; в 1805 г. она привела к битве у Трафальгара. С 1806 г. она приняла форму ожесточеннейшей борьбы Наполеона против английской торговли.

Между разрывом дипломатических отношений Франции и Англии в 1803 г. и берлинским декретом о континентальной блокаде прошло 3½ года, и за этот промежуток времени произошло событие очень большой важности в экономической истории Франции: был издан декрет 22 февраля 1806 г. о безусловном воспрещении ввоза каких бы то ни было бумажных материй и бумажной пряжи из-за границы во Францию.

Этот декрет важен по нескольким причинам: 1) он имел весьма большое значение для судеб одной из самых важных отраслей обрабатывающей промышленности; 2) он был первым принципиальным актом наполеоновской запретительной таможенной политики, актом, чреватым, как увидим в дальнейших главах, большими последствиями для вновь завоевываемых Наполеоном земель; 3) этот декрет был первым осуществлением принципа, легшего в основание континентальной блокады и особенно повлиявшего на практику блокады: такие-то товары независимо от их происхождения следует безусловно воспретить к ввозу потому, что Англия их может доставить по дешевой цене другим нациям, а другие нации могут ввезти их в Империю. В феврале 1806 г. за Наполеоном уже был Аустерлиц, но Иена была еще впереди, и декрет о бумажных материях должен был иметь не общеевропейское применение. Но уже и мысль, и способ действия, с которыми всей Европе пришлось считаться после Тильзита, можно распознать в этом декрете. Его история — как бы вводная страница к истории континентальной блокады.

Не нужно удивляться, что именно в области этой индустрии впервые проявилась полностью руководящая идея экономической политики царствования: с одной стороны, на примере Англии уже было ясно, что дешевизна бумажных материй в будущем вытеснит полотняные изделия, отчасти шерстяные, и что вообще этой отрасли текстильного производства предстоит колоссальная роль в жизни европейских народов; с другой стороны, именно в области бумагопрядильного производства Англия сделала особенно блистательные технические успехи, особенно далеко опередила Францию. И то, и другое обстоятельство приковывали внимание правительства и заставляли его чутко относиться к жалобам заинтересованных.

В первые же месяцы после государственного переворота 18 брюмера первому консулу подавались петиции, в которых, указывалось, что нет хлопка для мануфактур, что нужные Франции бумажные материи ввозятся из-за границы и что именно это обстоятельство доводит французских рабочих до голода и до самой ужасающей нищеты[1]. Конечно, и надежды на обильный ввоз хлопка связывались тоже с мыслью о неминуемом и прочном мире, который скоро наступит. Но и в эти годы, как и впоследствии, достать нужное количество хлопка зависело всецело от самого французского правительства: англичане на своих кораблях (пока англичанам было позволено) и на чужих ввозили его во Францию в огромных количествах и смотрели на этот товар как на одну из прибыльнейших статей своего колониального экспорта; ввозили его и американцы, и вообще все купцы нейтральных наций. Хлопковый голод ощущался в эпоху революции, при максимуме, но только потому, что максимум, естественно, губил вообще всякий иностранный импорт. Нужны были драконовские меры, предпринятые Наполеоном впоследствии, в эпоху континентальной блокады, чтобы опять повторилось это явление. Пока, в 1800–1806 гг. в особенности, недостаток хлопка был мимолетным, скоропреходящим затруднением. Во всяком случае нужно отметить, что уже в 1803 г. был поставлен вопрос, который спустя 7–8 лет занял самого Наполеона.

В некоторых торгово-промышленных кругах Франции возбуждался даже вопрос, стоит ли особенно хлопотать о процветании именно хлопчатобумажной промышленности, потребляющей иноземное сырье; не лучше ли усиленно культивировать шерстяную, полотняную, шелковую индустрию? По этому же поводу в Главном торговом совете шли споры: стоит ли держаться системы крайнего протекционизма? Каков источник относительной слабости нашей промышленности? — вопрошал один член совета. «Недостаток капиталов», — отвечал он и делал вывод, что нужно оградить Францию от «чужого труда». Другие, напротив, полагали, что именно в стране, бедной капиталами, важно создать для потребителя дешевую жизнь, а это немыслимо при протекционизме[2]. Но пока вообще вопрос о хлопке скоро был снят с очереди.

И министерство тоже знало, что не в недостатке хлопка было дело в эти годы.

В министерстве внутренних дел был произведен такой подсчет. В XI году (т. е. с 20 сентября 1802 г. до 19 сентября 1803 г.) во Францию было ввезено 18 миллионов фунтов хлопка, в XII году (1803–1804 г.) — 20 миллионов, в XIII году (1804–1805 г.) — 22 миллиона, итого 60 миллионов фунтов; из них в обработку на французские мануфактуры поступило за эти три года 53,5 миллиона. В среднем каждый фунт хлопка обошелся покупателю в 2 франка 10 сантимов. Итого хлопка было куплено за три года на сумму в 133 750 000 франков. Хлопок этот пошел на выделку нанкина, пикейных материй, ситца, муслиновых тканей и т. д. В среднем, считает министерство, каждый фунт хлопка переработанный дал товар стоимостью в 12 франков. Итого в обработанном виде все 53,5 миллиона фунтов дали 642 миллиона франков. «Прибыль в пользу Франции: 508 250 000 франков»[3].

Но если этот вопрос о сырье был пока снят с очереди, то тем настойчивее требовал разрешения другой вопрос — о безусловном воспрещении ввоза во Францию каких бы то ни было бумажных материй.

Дело шло, конечно, прежде всего об английском ввозе, и проблема осложнялась обстоятельствами, созданными непривычными «мирными» отношениями после Амьенского договора. Главный торговый совет явственно колебался и не знал, что делать в тот короткий промежуток, пока Амьенский договор считался в силе. Фабриканты утверждали, что англичанам пряжа обходится на 40% дешевле, чем французам; значит, если даже наложить пошлину в 25% стоимости, и то англичане будут иметь возможность продавать свой товар во Франции на 15% дешевле, чем французы; наложить 30%, и то 10% преимущества позволят англичанам безраздельно завоевать весь французский рынок[4]. Что же делать? Запретить английские товары вовсе, наложить запретительную пошлину? Но это прямым путем вело к взрыву новой войны.