Итак, Иисус из Назарета, Павел, евангелисты и, наконец, первосвященник Каиафа, судя по всему, имели единый взгляд на то, что один человек способен своей смертью искупить грехи всего народа. Для человеческой жертвы такого рода «день подготовления» в канун великого праздника песах был особенно благоприятным.

Хотя уже во II тысячелетии до н. э. засвидетельствован обычай заменять человеческую жертву ягненком, в особенно большие праздники все же предпочитали приносить человеческую жертву. Об этом сообщает за много столетий до Христа пророк Исаия в Ветхом завете: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое… Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни… Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелялись. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и господь возложил на него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал чувств своих; как овца веден он был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так он не отверзал уст своих… Но господу угодно было поразить его, и он предал его мучению; когда же душа его принесет жертву умилостивления, он узрит потомство долговечное, и воля господня благоуспешно будет исполняться рукою его»^[134].

Само собой разумеется, что пророк Исаия не подразумевал Иисуса из Назарета, жившего и умершего на пятьсот лет позже, а имел в виду любого человека, который безропотно (очевидно, это было обязательным условием жертвенного ритуала) возьмет на себя грехи окружающих и пожертвует собой.

Значит, Иисус из Назарета не единственная в своем роде человеческая жертва, а представитель целых легионов искупительных жертв, погибавших за грехи других. Это происходило не только в Палестине или Египте, но буквально во всех странах мира.

Иисус из Назарета, однако, не только был человеком, готовым стать жертвой и принесенным в жертву, скорее он являлся «агнцем», который снимает грехи мира^[135]. Отождествление Иисуса с «агнцем» придавало ему еще большее значение: по учению египтян, баран, священное лунное животное, был в числе древнейших лунных богов. Тысячелетиями баран считался священным существом, которому поклонялись люди. В нем египтяне видели душу умирающего и воскресающего Осириса, одного из первых лунных богов, о котором в египетских текстах говорится: «Ты являешься отцом и матерью людей, они живут от твоего дыхания, едят от твоей плоти».

Третья сторона вопроса аналогична двум первым: люди вкушают мясо жертвы, едят ее плоть, пьют ее кровь. И в этом случае Евангелие обращается к одному из древнейших обычаев, когда, съедая принесенного в жертву человека, люди обретали его качества и душу. Известно, что люди съедали мясо царя, вождя, родителей, желая уподобиться им.

В синагоге Капернаума Иисус сказал: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти сына человеческого и пить крови его, то не будете иметь в себе жизни»^[136]. Здесь имеет место аллегория — мясо превращается — в хлеб, кровь — в вино, как это было сказано во время тайной вечери перед распятием: «И, когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите: сие есть тело мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть кровь моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов»^[137].

Конечно, теперь это аллегория, но за ней стоит бесконечно древний опыт, сохранившийся в человеческой душе от первобытного сакрального обычая съедать мясо человеческой жертвы и выпивать ее кровь. В этом смысле тайная вечеря и смерть Иисуса тесно связаны друг с другом даже во времени. Ведь дело не в том, чтó именно «понимают» простые люди в новой символике, а в том, чтó они «чувствуют», чтó знают из древнего наследия. Чувство — стихия всякой религии.

И последнее: цари и спасители не только умирают, когда затмевается луна; они не только приносят себя в жертву ради людей, предлагая вкусить своей плоти и крови. Судьба их проникает в самые глубины души человека еще и по иной причине: Иисус из Назарета умер «на древе», на кресте. Это «древо», согласно древнему верованию, находилось не только на Голгофе, но и среди звезд небесных. Там оно предстает и как древо жизни, и как древо смерти. И это «знает» древняя человеческая душа как одну из непреложных истин. Без древа в виде креста страдания и смерть Иисуса на Голгофе не имели бы завершения. А на «небесном древе» умирает не кто иной, как луна.

Следует попытаться восстановить из мрака тысячелетий древний путь к этому древу, о котором в Ветхом завете сказано: «Проклят пред богом (всякий) повешенный (на дереве)»^[138].

Когда в самом начале весны смотришь сразу же после захода солнца на звездное небо, то, если небо не закрыто облаками, видишь в вышине громадное сияющее древо. Мощный его ствол как бы вырывается из глубины вселенной. Это древо мы называем Млечным Путем^[139]. В осенние месяцы «ствол древа» становится особенно заметным. После полуночи оно сияет над спящей землей до рассвета. Восходящее солнце при этом находится как бы между «ветвями», словно украшая «вершину» небесного древа. Оно висит в ветвях, подобно сказочному золотому яблоку. Однако представление о солнце как о золотом плоде, висящем среди ветвей, появилось позднее. В более раннее время золотым яблоком на ветвях древа считалась полная луна.

Человек, пристально наблюдающий за изменением положения ствола и ветвей небесного древа и не понимающий роли и функций солнца, непременно задумается об удивительных явлениях и загадках ночного неба. И, вероятно, рано или поздно он найдет известное сходство между изменениями, происходящими с небесным древом и земными деревьями, которые в одно время года покрыты листвой, в другое же — бесплодны, оголены и словно мертвы. Подобно древу на небе, земные деревья переживают периоды роста и замирания, плодоношения и угасания, смену времен года — лета и зимы, смену смерти и жизни в широком понимании этих слов.