— Аллах знает… Все они тут безымянные…

— А сам-то с именем?

— Как зовут, что ль? Сафейкой зовут. Татарин я бедный, ничего нет: дома нет, жены нет… Ничего нет.

— А золото есть.

— И золота нет. Ничего нет! Вон там хозяин есть…

— Ну, веди к хозяину, Сафейка.

Сафейка, совсем не по-стариковски, вприпрыжку побежал по затоптанной средь снежного снега тропе к низенькой, с плоской крышей, хибаре, срубленной из неошкуренных лиственниц. Из нее доносились крикливые — видимо, там ругались — голоса.

Сафейка распахнул дверь.

— Гости, Иван Иванович! Принимай, хозяин, гостей!

Голоса в хибаре смолкли. В двери показалась грузная фигура и загородила весь проем. Голова, крупная, седая, поднялась над притолокой и засверкала двумя рядами золотых зубов.

— Здравствуйте! Милости просим! Проходите! Сологуб буду. Иваном Ивановичем дразнят, слышали? А на самом деле — Бронислав Янович. А вы зовите как хотите, только в печку не суйте. А это мои артельщики: Софрон Иванович, — указал он на Сафейку, — Гайфуллин, первый в здешних местах разведчик, а здесь, проходите, Бовыкин, Якушков, Канов, Беляевы… С Олы будут…

Маленькое окошечко, затянутое бязью, почти не освещало хибару, и невозможно было не только рассмотреть Беляевых, Якушкова, но и сколько их — сразу не сосчитаешь.

— А вы будете экспедиция? И кто ж среди вас Билибин? — спросил Сологуб.

— Я — Билибин, — как можно спокойнее, но настороженно ответил Юрий Александрович.

— Сологубы! Билибины! Один род древнее другого, а встречаются на краю света, на золотом пятачке. Ну, снимайте оружие, котомочки, садитесь. А мы тут немножко вздорим. Снег выпал, ну и разбегаться людишки хотят. Морозы здесь, говорят, ужасные, не то что в ихней Оле. Неделю назад мой напарник Хэттл ушел. Не встретился вам? Американец, а матерился крепче русского. Все Колыму проклинал. Я с этим Хэттлом на Клондайке познакомился, он-то меня и в Охотск затянул, а потом — сюда. А теперь сам сбежал и бойлер свой бросил… Услышал о вашей экспедиции, да еще о каком-то Союззолоте, так и домой потянуло. Много вас?

— Много. Более двадцати человек в экспедиции, не считая Союззолота. А вас?

— И нас немало. Ну, а что ж, ружья-то и котомки не снимаете? Располагайтесь. У нас и банька есть.

— Спасибо. Банькой еще попользуемся. А сейчас дальше пойдем вверх по ключу Безымянному.

— Что так торопитесь?

— Не люблю откладывать на завтра, что можно сделать сегодня.

— По русской поговорке живете?

— По русской.

НА ЗОЛОТОМ ПЯТАЧКЕ

Речка, прихотливо извиваясь, бежала меж высоких каменистых берегов, поросших красноталом, курчавой ольхой, тонкими желтыми березками. Она была очень красива в осеннем наряде, посеребренном снегом. Ее назвали Безымянной, а надо бы иначе: Веселой, Игривой, Красавицей.

Когда усталые, измученные и голодные билибинцы пробирались по каньону Безымянной, начальник отряда, словно горный баран, то и дело взлетал на ее высокие берега, осматривал долину, и простым глазом, и в бинокль, восхищался пологими, с мягкими плавными очертаниями, сопками, окружавшими долину, и с высоты кричал:

— На такие сопки можно надеяться! Немолодые, неостроверхие. В таких горах и коренное золото может быть! Как, догоры?

Эту старинную примету знают все золотоискатели, и догоры, устало вздыхая, соглашались:

— Возможно…

— Весьма возможно! — поправлял Билибин.

Юрий Александрович так верил в свою мечту, в золотую пряжку Тихоокеанского пояса, что, не сомневаясь, думал: россыпное косовое золото, за которое случайно зацепились в устье Безымянной, непременно приведет в долине этой же речки не только к более богатой россыпи, но и к тому коренному рудному месторождению, от которого пошла она.

Почему же старатели артели Сологуба, и американец Хэттл, и тот же Поликарпов, подавший заявку на ключ Безымянный, не попытались пройти по нему вверх? Каждый чечако из джек-лондоновских рассказов, каждый золотоискатель Калифорнии и Аляски знает, как идти от бедных россыпей к богатым. А эти даже не попытались…

— Почему, Сергей Дмитриевич?

— Чтоб идти вперед, надо бросить то, что под ногами. Так говорил Вольдемар Петрович. А они зацепились за пятачок и не бросят его, пока всю землю вокруг не изроют, потому что жадные и трусливые, — ответил Раковский.

— А мы не жадные и не трусливые, и нас груз прошлого назад не тянет, — почти декламировал Билибин. — И мы идем вперед! А есть что-то пророчески знаменательное в том, что Вольдемар Петрович Бертин открыл Золотой Алдан на ключике Незаметный, а мы откроем Золотую Колыму на речке Безымянной! Все великие открытия начинаются с незаметных и безымянных! Запомните, догоры! — И с высокого берега, размахивая руками в обе стороны долины, кричал: — Здесь пройдет наша первая разведывательная линия! От этой красавицы лиственницы! А вон там, от подножия сопки, будем бить вторую. Всю долину покроем сетью шурфов и поймаем все золото! Согласен, Сергей Дмитриевич? Согласны, догоры?

Раковский и все друзья-догоры были согласны с начальником, но от усталости у них языки не ворочались. Даже Сергей, неутомимый ходок, с ног валился. Слабым голосом он ответил:

— Согласен, со всем согласен! Я под этой красавицей лиственницей ноги протянуть согласен.

Его поддержали и другие. И здесь, примерно на пятом километре от Среднекана, отмахав в этот день верст двадцать пять с гаком, билибинцы кое-как натянули палатку и заснули как убитые.

Здесь же на следующее утро начали устраивать базу: рубить барак, ставить лабаз. За один день на берегу высоком, но с очень удобным спуском к речке — по камням, как по лестнице, — выросло в десять лиственничных толстых венцов доброе строение с маленьким оконцем на красную сторону, с тамбуром — сенями для удержания тепла. На стропила уложили накатник из тонких лиственниц, на него — ветки стланика, и крыша заблестела изумрудом вечнозеленой хвои. Из больших камней сложили печку, да такую, что первый хлеб, выпеченный Степаном Степановичем и Раковским, хотя и попахивал дымком, показался вкуснейшим.

Но не успели обжиться на новом месте, обновоселиться, не успели перенести свое имущество с устья Среднекана на базу, не начали зарезать первые разведывательные шурфы, как объявились на Безымянной еще четыре артели. Неведомыми тропами прокрались Тюркин и его кореши — «Турка и турки», о которых недобрая слава бродила по сибирским приискам. В одночасье с ними притопали и те самые охотские, что на краденой шлюпке приплыли в Олу. Их трое с главарем Волковым. Узнав об этом, Билибин вспомнил Лежаву-Мюрата, который строго наказывал и Билибину, и Ольскому тузрику не доверять «туркам» и «волкам». По пятам за ними приплелись одиннадцать хабаровцев с тощими котомками, в подбитых ветром ватниках. И откуда-то, словно из-под земли, появились три корейца. Тридцать «хищников» сгрудились на маленьком пятачке устья Безымянной. Новые начали спорить со старыми, тянули жребии из шапки, рвали участки друг у друга, орали и матерились до хрипоты. У каждого на опояске висел нож, и всякий за него хватался…

Лихорадочно задолбили землю кайла. Повалил в чистое лазурное небо черный дым пожогов. Полилась из Безымянной в Хиринникан мутная вода.

Ужасно недовольный такой бессистемной хищнической разработкой месторождения, Билибин со своим маленьким отрядом был бессилен навести какой-либо порядок, хотя и пытался. Всех и каждого в отдельности старался он убедить искать и добывать золото по определенной системе, по научному методу.

Старатели слушали его, кто разинув рот, кто почесывая затылок. Но всегда находился такой, который косил на Юрия Александровича недоверчивым глазом. Он-то и завершал разговор:

— По-ученому, значит? Отмерить аршином, или, как теперь, — метром, и — копай? А он, что ж, метр ваш деревянный, точнее бога знает, где золото хоронится?

— Нет, полтинник вернее, по-крайности без обману. Пофартит, так пофартит, как в карты… А нет — на бога не взыщи, на судьбу не ропщи.