Снег валил весь день. И снова, как вчера, к ночи стало подмораживать. Обговорив расценки и другие дела, Оглобин и Поликарпов по настоянию Юрия Александровича остались ужинать. Билибин очень хотел развязать язык молчаливому Поликарпычу, чтоб побольше разузнать о Колыме, о его поисках колымского золота.

Выпили, разговорились, ударились в воспоминания. Лишь только Филипп Романович помалкивал. Крепкий мужик, он не пьянел от выпитого, лишь оглаживал свою смоляную бороду-лопату и с поклонами благодарил начальника экспедиции за угощение, а больше за то, что приехал тот на Безымянный проверять его заявку.

— Фартовый ключик… Золотой ключик, — повторял Поликарпов.

Он не верил тем, кто болтал об отсутствии золота:

— Хитрят, креста на них нет. Ключик верный…

Чувствовалось, что Филипп Романович нашел в этом ключике свою судьбу, все свои надежды возложил на него:

— Получу вознаграждение, отправлюсь на родину — в Рязанской губернии я родился, под Скопином, — хозяйством обзаведусь, женюсь…

А когда Билибин напомнил ему, чтоб разговорить, о том, как Миндалевич сажал его в тюрьму якобы за утайку золота, Филипп Романович отмахивался:

— Бог с ним, с Миндалевичем-то… Ключик зазолотил и — слава богу! Сколько он даст пудиков-то, Юрий Александрович? Мы бы летось два пуда намыли, да отощали…

— Два пуда — это мелочь. Безымянный больше даст. Вот разведаем и точно подсчитаем. Но и это еще не все! На Безымянном Колыма клином не сошлась! Таких ключиков, как твой, в этом краю много. Про Бориску-то слышали?

— Как не слышать… Его ключик и искали, да не нашли. Якуты Александровы похоронили Бориску. Где-то здесь, на Хиринникане, а точно где — или рассказать не сумели, иль я не понял. Словом, пока еще не вышли на этот ключик. Александровы сюда приедут и точно покажут Борискину могилу, а там, надо полагать, и его ключ…

— А Розенфельд где ходил?

— Не знаю. С Розенфельдом Сафейка ходил, вместе с Бориской у него в конюхах ходили. Но где ходили, там золото не находили.

— А вот карта Розенфельда, — Юрий Александрович извлек из полевой сумки копию. — Крестиками помечены золотые жилы, похожие, как писал Розенфельд, на молнии.

Все — и Поликарпов, и Оглобин, и даже Раковский — чуть лбами не стукнулись над восьмушкой бумаги.

— А где эти крестики? — в один голос спросили.

— В том-то и дело: крестики есть, а привязки у них нет.

Мало сказал Поликарпыч, и спирт не помог развязать его язык. Никаких легенд, на которые так охочи золотоискатели, от Филиппа Романовича не услышали. Поликарпов молчал не потому, что был скрытен, а потому, что никогда языком попусту не трепал. Но и то, что сказал он, было ценно.

Юрий Александрович отправился провожать гостей и проводил их почти до самого стана. А по дороге составлял план поисковых и разведочных работ… Борискин ключ покажут якуты Александровы. Они, вероятно, придут с ближайшим транспортом, а не придут, то их можно и привезти за счет экспедиции и Союззолота — за деньги старик Александров все покажет. И тогда на Борискином ключе экспедиция, как и на Безымянном, возьмется за дело… Но, пока не разведает, «хищников» на ключ не пускать! Ну, а места, где ходил Розенфельд, покажет Сафейка, если его нанять в экспедицию проводником. И тогда найдутся те молниеподобные жилы, что помечены на карте Розенфельда загадочными крестиками. Другой отряд направим по Колыме обследовать те речки, которые проплывали… А сам Билибин еще раз пройдет по порогам Бахапчи: и золото поищет в ключах, впадающих в Малтан и Бахапчу, и докажет еще раз, что по бешеной Бахапче можно сплавлять грузы.

— Согласен, Филипп Диомидович?

— Согласен. Вместе! — ответил Оглобин. — А сейчас надо пробиваться в Олу, проталкивать транспорт, а то с голоду подохнем. И якутов Александровых я сюда доставлю.

Вечером, сидя у оконца за ладно сооруженным столиком, Сергей написал три письма: лирическое — Галинке, грубовато-шутливое — Эрнесту Бертину, нежное — сестре в Иркутск. Письма предполагалось отправить в Олу с Оглобиным.

Задержка транспорта начинала всех очень беспокоить, и вчера, услышав от Раковского и Билибина, как политкомиссар Бертин доставлял продовольствие на голодающий Алдан, Филипп Диомидович твердо решил отправиться, прихватив все девять лошадей, в Олу, чтоб поторопить и организовать транспорт.

Сырой тяжелый снег валил и на третий день. Утопая в нем, вымокшие, разбили вторую разведывательную линию в долине Безымянного. За первую Билибин все же решил считать старательские ямы в устье ключа. Во второй линии от левой террасы долины до правой наметили семнадцать шурфов, каждый на двадцать метров один от другого.

Четвертого октября с утра было ясно, но в обед, когда Степан Степанович и Миша Лунеко приступили к шурфовке — начали расчищать площадку, делать зарезку, — снова повалил снег. В этот день Раковский окончательно доработал и переписал начисто расценки для старателей и направил их в приисковую контору.

Сергею казалось, что он хорошо знает старателей… Как бы ни жаждали они шального золота, но, пока его нет, они готовы урвать и медную деньгу. Согласятся временно поработать на шурфовке потому, что оплачиваться этот труд будет неплохо, а тем, кто хорошо работает, приисковая контора выделит разведанные участки в первую очередь.

Так думал и Юрий Александрович. Соглашаясь на высокие, не предусмотренные сметой расценки, он надеялся с помощью старателей за короткий срок разведать всю долину ключа Безымянного, а золото, которое будет найдено, покроет все непредвиденные расходы. Об этом он договорился и с Оглобиным, пообещав все разведанные участки незамедлительно передать прииску.

Примерно так думали и Оглобин и Поликарпов, тоже вполне уверенные в золотоносности ключа Безымянного, в том, что труд старателей не пропадет даром.

Но старатели рассудили иначе. Несколько дней они спорили и рядили. Оглобин как раз перед этим ушел в Олу, Поликарпов в споры и уговоры не вступал, всю кашу пришлось расхлебывать Билибину.

Тюркин, сдвинув шапку набекрень, сверлил Юрия Александровича одним глазом, другой был прикрыт длинной челкой:

— На ученых шурфить? Кукиш с маслом!

— Две ямы уже на углубке. Бросить прикажете? А кто за эти ямы заплатит? — зло огрызались артельщики Волкова.

— Да и заплатят… Бросишь ямы, а вдруг в них бешеное золото?

— За такое золото наш брат сам в петлю полезет!

— А вас, ученых, с потрохами сожрет! — с угрозой процедил Тюркин и пошел от Билибина развалистой походкой.

— Значит, и высокие алданские расценки вас не устраивают?

Все молчат.

— Значит, ямы ваши не такие уж пустые? Все ли золото сдаете?

— Проверяй…

— Проверим!

12 октября Сергей записал:

Но каждый день Сергей не мог проверять старателей: своих забот и работы было невпроворот. Он вставал в шесть утра, вместе с Юрием Александровичем делал пробежку вокруг базы, обтирался снегом и в семь часов проводил утренние наблюдения над погодой: записывал температуру, облачность, ветер, отмечал, сколько выпало снега. Потом отправлялся вместе с рабочими на шурфы, и там делал все, что и они: пожоги, зарезки, углубку, заготовку дров. Возвратившись на базу, кашеварил, пек хлеб, снова проводил метеонаблюдения. Вечером — метеонаблюдения, записи в книжку, в шурфовочный журнал, в эти же дни он тщательно готовился к промывке проб.

Старателей чаще проверял Поликарпов, старший горный смотритель. Бывал на их ямах и Юрий Александрович.

25 октября, когда мороз был под тридцать пять, Билибин вернулся со стана поздно. Он любил ходить по крепкому морозу — шапка в руке, дубленый полушубок нараспашку — и возвращался бодрый и веселый. Но в этот день пришел не в духе: