— А моя? Моя имя? Демка баар, моя суох. Я привел!
Сергей подал старику топор:
— Пиши.
И Макар Захарович, пыхтя над каждой буквой, нацарапал: «Медоп».
ДЕМКА — ВЕСТНИК БЕДЫ
На Оле приятного было мало. Медов еще не вернулся, и от Билибина никаких вестей. Бертин привез ответные «молнии», но они не были грозными: окружные и краевые власти отвечали, что в Ольский тузрик направлен новый председатель товарищ Марин, который по прибытии войдет в курс и во всем разберется — Белоклювов откомандируется. Когда Эрнест привез эти телеграммы, Марин уже прибыл, полмесяца входил в курс, но для экспедиции ничего не делал.
…Макар Медов возвратился в Олу в середине сентября. Когда лошади немного отдохнули, в конце месяца выступил в тайгу и отряд Эрнеста Бертина. Цареградскому осточертело сидеть в Оле, и он вместе с Медовым решил сопровождать отряд до сплава.
Стояла глубокая осень. Лиственницы пожелтели и сыпали иголками, устилая тропы шелковистым ковром. Пошли дожди. Река Ола разлилась, и даже речушки, впадавшие в нее, приходилось преодолевать, подолгу отыскивая броды. За день не делали и двадцати километров. Через пять дней, не пройдя и половины пути, вынуждены были остановиться. Повалил тяжелый густой снег, и Макар решительно заявил, что дальше не пойдет: кони погибнут.
С ним согласились. Лошадей развьючили, груз залабазили. Поставили низенький сруб и накрыли его палаткой. В этом зимовье остались Бертин, Белугин, Павлюченко и Игнатьев, а Цареградский и Медов вернулись организовывать зимний транспорт.
К этому времени в Олу понаехало народу как никогда за всю ее историю. На ольские январские ярмарки столько не съезжалось… Какие запреты ни устраивал Лежава-Мюрат, с каждого парохода в одиночку и артелями, под видом рыбаков и охотников сходили на берег люди. Многие пробирались сюда из Охотска сухопутьем.
Все пустовавшие сараи, амбары, бани, летние юрты и поварни — все было заарендовано пришельцами под квартиры. Жили в брезентовых и ситцевых палатках, шалашах и землянках. Ждали отправки на прииск. Проедались, пропивались, слонялись по селу и окрестностям, бузотерили.
Марин, Белоклювов и милиционер Глущенко за голову хватались, с ног сбивались, пытаясь восстановить порядок и благопристойную тишину, веками стоявшими в прежней Оле, и не могли. Несмотря на строгий запрет ввозить спирт, сухой закон был размочен и размыт дальгосторговскими реками и малыми потайными речушками. Во всех грехах, свалившихся на бедную Олу, тузрик винил экспедицию Билибина и руководство Союззолота. Белоклювов писал в краевую газету:
«Прошло три месяца, но ни одной весточки ни от отряда Билибина, ни от работников Союззолота не поступило. Стали беспокоиться за судьбу своих партий. И, беспокоясь, пить до обалдения завезенный спирт. С похмелья покупали у тунгусов несуществующих оленей, расплачивались за них спиртом. В пьяном угаре формировали зимний транспорт. Туземцы вначале нанимались и продавали оленей Союззолоту, затем этих же оленей — геологической экспедиции. Получив задаток и с тех и с других, укочевывали за Становой хребет.
Население за все, даже за доставку дров школе или медпункту, требует спирт.
— Союззолото платит нам спиртом, плати и ты, — говорят они тузрику».
Заметка под псевдонимом «Селькор Олец» была опубликована в газете «Тихоокеанская звезда». Эту газету, как и другую, более раннюю, захватил с собой в Олу Лежава-Мюрат. Он прибыл последним пароходом, на котором отбывал откомандированный Белоклювов. Встретились они на борту «Алеута», когда тот стоял на Ольском рейде, и нетрудно представить, как поступил бы горячий Мюрат, если бы знал, что Белоклювов — это и есть «селькор Олец». Лежава, вероятно, сначала мысленно объединил бы его с другим, безымянным корреспондентом, который дал в ту же газету заметку под заголовком «Золотой король Сеймчана и Охотского побережья», а засим… Морская купель была рядом.
В заметке «Золотой король…», опубликованной четвертого сентября, о нем, Лежаве-Мюрате, уполномоченном Союззолота, писалось:
«К нему шли старатели, когда прошел слух о золоте на Сеймчане, просили денег на продовольствие, инструменты и проезд.
— Вы сумасшедшие! Куда вы едете? Там голод, там вы погибнете от голода!
Но «денежным» оказывал содействие, и они ехали в Сеймчан за свой счет. А «безденежным» говорил:
— Нагайками! Нагайками перепорю и выгоню из Сеймчана, если там увижу».
Конечно, дословно так Лежава не говорил и не грозил «перепорю и выгоню». Может, в пылу уговоров, чтоб сдержать старательскую вольницу и не допускать золотой лихорадки, и сказал: «Куда вы? На голодную смерть? Вы что — сумасшедшие? Нагайками надо пороть тех, кто, рискуя жизнью, рвется на Колыму!», — этого он не скрывал, примерно так он и Билибину рассказывал… А тут и «перепорю и выгоню»…
Лежава-Мюрат, кроме прописной осторожности чиновников, боялся шантажистов, но своей политики, своего курса придерживался твердо, проводил его энергично. Сойдя на берег и своими глазами увидев, что в Олу, несмотря на все запреты, понаперло «хищников», а все товары, которые он, как уполномоченный Дальгосторга и Союззолота, забрасывал для приисков Колымы, лежат мертвым грузом, кое-как прикрытые брезентом и рогожей, Лежава-Мюрат, рискуя опять попасть под огонь прессы, накинулся и на тузрик и на своих подчиненных.
Заведующего Ольским агентством Союззолота Миндалевича за бездеятельность, за миндальничанье и за сплетни, которые тот распускал, откомандировал в распоряжение крайисполкома. На его место поставил Коверзу, агента по транспорту, но и ему пригрозил наказанием, если будет творить такие же каверзы. Другому агенту, Кондратьеву, приказал, чтоб тот немедленно, завтра же, занялся отправкой груза на Колыму.
К сведению всех соискательницей Лежава-Мюрат подписал и вывесил объявление:
«Вся территория Колымы, перешедшая в арендное пользование Союззолота, с 1 августа с. г. объявлена закрытой для первооткрывателей.
Разведки и разработки как отдельными приискателями, так и артелями — лишь с ведома и по соглашению с Верхнеколымской приисковой конторой Союззолота.
Впредь, до обеспечения приискового района необходимым количеством товаро-продуктов и орудиями производства, свободный въезд на территорию приисков воспрещается.
Валентин Александрович откровенно рассказал ему о всех трудностях, перипетиях и несуразицах в организации транспорта, поведал, с какими боями добился Билибин выхода первого отряда, как и почему затянулся выход второго, который повел на Колыму известный Лежаве-Мюрату Эрнест Бертин, и почему до сих пор сидит в Оле остальная часть экспедиции.
Лежава-Мюрат, внимательно выслушав Цареградского, понял, что молодому, но не такому энергичному, как Билибин, инженеру, да еще в такой обстановке не сформировать зимний транспорт, а две организации, занимающиеся одним делом, все равно что двоевластие… И он, твердо памятуя указание Серебровского во всем содействовать экспедиции, предложил:
— Организацию транспорта и снабжение экспедиции передайте мне, то есть Союззолоту. Будет один хозяин. А я клянусь все грузы экспедиции продвигать в первую очередь! Но, конечно, за счет экспедиции. Расценки будут едиными.
Цареградский сначала насторожился и задумался: одобрит ли это Билибин, не обманет ли Лежава-Мюрат, но когда тот схватил лист бумаги и заявил: «Составим и подпишем договор», — Валентин Александрович охотно согласился: с его плеч свалилась гора.
А 17 ноября Евгений Игнатьев, пробившись по глубоким снегам и незамерзшим речкам, доставил Цареградскому письмо от Эрнеста Бертина.
Написанное 9 ноября, оно начиналось так:
«В. А., с нашим первым отрядом случилась, вероятно, какая-то неприятность…»