Во всяком случае, для него, кажется, было важнее всего оказаться «чистым» при любом развитии ситуации.
По мнению Джерри Хью, «ни в коем случае не следует пренебрегать и возможностью, что сам Горбачев мог создать впечатление о том, будто желает осуществления «путча». Хью склонен считать, будто «непосредственные руководители ГКЧП были убеждены: Горбачев, пользуясь своими полномочиями, придаст законную форму тому, что ими было сделано. Из-за этого они и действовали таким образом, чтобы, по возможности, избежать каких-либо жертв, которые, без сомнения, привели бы к дополнительным осложнениям процессов возможного дальнейшего примирения».
Кроме того, очевидно, Горбачев и сам был заинтересован в том, чтобы действия «заговорщиков» были с начала и до конца как раз такими «примирительными», что уже никак не вязалось с их ролью зачинщиков «военного переворота». Он никак не хотел, чтобы его блистательная репутация «демократа и миротворца» на Западе оказалась хоть как-то запятнанной и пострадала, если вдруг выйдет, что именно он стоит за инициативой о введении военного положения. А его поведение в летней черноморской резиденции в Форосе, равно как и его прямо «чудесное» возвращение в Москву на собственном президентском самолете, к тому же в сопровождении тогдашнего заместителя Ельцина, буквально через два дня после начала «переворота», наглядно указывает на то, что в действительности он не только не находился в обязательной для «свергнутого» государственного деятеля изоляции, но, по всей видимости, был прекрасно информирован, похоже, из самых первых рук, о всех подробностях и нюансах происходящего.
Исключительно показательным является также и то, что к разным вариантам возможного введения «военного положения» возвращались еще несколько раз после событий августа 1991 года и ареста «заговорщиков» из ГКЧП. В этой связи Вильям Одэм приводит слова министра обороны СССР того времени маршала авиации Шапошникова, который утверждает, будто в начале ноября того же года Горбачев заявил ему, что военный переворот явился бы «возможно, наилучшим выходом из сложившегося положения». А в декабре Горбачев уже открыто обращается непосредственно к военным с призывом поддержать его против Ельцина. И эта его попытка, как и все другие, так и не привела ни к каким существенным результатам. Однако само наличие подобного образа мышления, по крайней мере, для научных исследователей, является довольно веским доводом в поддержку возможной причастности Горбачева к августовским событиям 1991 года.
Может быть, когда-нибудь все же выяснится более определенно, в чем эта причастность состояла, и какие цели она в конечном итоге преследовала.
А пока попробуем все-таки продолжить далее наши рассуждения на основании имеющихся ныне данных. Их суть в основном сводится к тому, что даже если они и были осуществлены всего лишь с молчаливого согласия тогдашнего Президента СССР, то и тогда действия ГКЧП, даже в плане чисто юридическом, довольно трудно можно было определить как государственный переворот, поскольку они являлись действиями самого правительства.
Но здесь возникает весьма существенный вопрос: «А зачем, собственно, Горбачеву понадобилось сначала сделать так, чтобы члены Комитета поверили в то, что он их поддержит, а затем — уже официально — отказаться и отойти от них?»
Это важно выяснить, поскольку такое поведение Горбачева, с одной стороны, определенно подталкивало, а с другой — очевидно обрекало действия Комитета на провал.
По мнению Хью, вторую часть действий Горбачева легко можно объяснить большой зависимостью его политической позиции, да и личной судьбы как политика, от отношения Запада. В самом СССР общественная поддержка его личности и его политического курса таяла на глазах и в плане статистическом скатывалась до минимальных величин. К августу 1991 года поддержка со стороны Запада осталась уже чуть ли не единственным ресурсом как его политики, так и его собственного положения. Как только выяснилось, что отношение западных правительств к ГКЧП резко отрицательное, вполне естественным было ожидать и того, что Горбачев сразу постарается умыть руки и изменить свою позицию на прямо противоположную.
Гораздо более запутанной, но и более богатой с точки зрения информационной является, однако, первая половина действий Горбачева во время августовских событий, о которой уже была речь. О ней СМИ Запада предпочитают хранить молчание. Однако нам кажется уместным поставить вопрос о том, смогли бы ГКЧП положить конец процессам разрушения государства, если бы его руководителям удалось обеспечить необходимую законную основу предпринятым им действиям.
Такие соответствующие закону обоснования образования ГКЧП и принимаемых им решений на деле были уже почти полностью достигнуты, и фактом этого никак нельзя пренебречь. Так, военный аналитик Вильям Одэм прямо отмечает, что успешное доведение «переворота» до конца являлось вопросом очень короткого времени.
И все же — мог ли Комитет все же приостановить разруху и предотвратить распад Союза?
Попытку дать ответ на вопросы такого рода делает Джон Б. Дэнлоп. По его оценке, непосредственные организаторы и деятели ГКЧП являлись «настоящими коммунистами, действительно добивающимися возврата политики перестройки страны к целям, методам и намерениям ее начального периода 1985— 87 гг». Однако политические убеждения и стремления самого Горбачева в 1991 году, очевидно, уже полностью отличались от первоначальных. Таким образом, даже если в какой-то момент он и примкнул бы к ним, то их пути, несомненно, разошлись бы вскоре после этого.
На наш взгляд, с тем, чтобы остановить процессы уничтожения общесоюзного государства, в первую очередь следовало бы:
1) вырвать средства массовой информации из-под контроля яковлевских антисоциалистических и антикоммунистических сил;
2) устранить из политической жизни Ельцина и его «демократов», открыто добивающихся реставрации капитализма и развала Союза;
3) отменить экономические реформы Горбачева, прокладывающие дорогу как криминальной «второй экономике», так и всяких мастей сепаратистам и реставраторам капитализма.
А в августе 1991 г. дела уже реально обстояли таким образом, что, по крайней мере, в некоторых частях СССР осуществление подобных целей или даже одна их постановка были просто немыслимыми без готовности применения силы, в том числе, и с риском развязывания настоящей гражданской войны. Истина, однако, обязывает дать себе ясный отчет в том, что в силу ряда причин и обстоятельств, часть которых мы попробовали выяснить в ходе предыдущего изложения, в стране к данному моменту просто не оказалось нужного числа обладающих силой и властными возможностями людей, способных принять решения такого типа. Вместе с тем, кроме одной силы, для их успешного разрешения были нужны также и многие другие качества, а также тонкое политическое чутье и даже наличие таланта быстро ориентироваться и действовать в конкретно сложившейся ситуации. За прошедшие десятилетия, в той или другой степени, такие качества обнаруживались у немалого числа советских руководителей времен Ленина, Сталина, Андропова и даже Брежнева на более ранних этапах его правления.
Так, например, если бы деятели ГКЧП не тешили себя напрасными иллюзиями и не теряли драгоценное время на полностью бесполезные, а под конец и вовсе вредные переговоры с Горбачевым, а прямо обратились к армии, ее подразделениям и к трудящимся с призывом поддержать восстановление конституционного правопорядка и авторитета советской власти, то такие цели вполне могли бы оказаться достижимыми, к тому же практически бескровным способом.
В целях приостановить набирающий силы процесс хаотического распада государства и установить контроль за ходом событий также можно было, вероятно, прибегнуть в данный момент к известной тактике Ленина о предоставлении возможности «отмежевания на определенных условиях» республик Прибалтики. Вместе с тем, с остальными членами Союза, где сепаратистские тенденции все еще были незначительными, следовало бы спешно оформить и принять новый Союзный договор.