Завидев жену, Геннадий, в своих неизменных галифе, оставшихся от военной службы, и в застиранной, но опрятной ковбойке, как обычно, поднялся навстречу, и они медленно, молча прошли к себе, на последний этаж. Теперь он уже не спустится вниз: они были вдвоем.

Вера Петровна тут же стала собирать на стол, разогревать обед. Так у них повелось — это делала только она, какой бы усталой ни приходила.

Сидя напротив мужа, спокойного, молчаливого, она думала о том, что поступила когда-то опрометчиво, выбрав профессию следователя. Геннадий не умел готовить. Не умел, а скорее не любил возиться с рубашками, майками, носками, платками, даже когда жил один. И теперь все делала Вера Петровна. Ей нравилось его пренебрежение к хозяйству. Она же любила хозяйничать, ухаживать за ним.

Выезжая в командировки, она часто ловила себя на мысли о нем, как он там один, в их тихой квартире. Ей казалось, что она обкрадывает его в эти часы и он ужасно растерян и обижен на нее.

С самого начала Вера Петровна заметила, что Геннадий в ее отсутствие дома не ест. Она спросила: почему?

— Федор заходил. Пошли в столовую. Пиво пили.

Потом она поняла, что муж без нее не воспринимает их дом. Это ее обрадовало. И еще она поняла, что он очень серьезно относится к семье.

И она была счастлива, и готова была забыть ради него все — и работу, и себя.

Из всех людей, с которыми Вера Петровна общалась, один понял это — прокурор Савин. Он никогда не заговаривал с ней о ее личной жизни. Но как-то просто, по-домашнему сказал ей:

— Веруша, учиться дальше надо. В аспирантуре. Заочно, конечно. Человек ты толковый, способный. Так что берись за науку.

Седых знала, что Савина давно уже звали в область, что пойди он по этой лестнице, добраться ему до Москвы. Но Савва, как его называли за глаза, расположился в Талышинске оседло и никуда не хотел уезжать.

Надо же случиться такой нелепости: мужик в расцвете сил, нет еще и пятидесяти, а сердце подвело.

Помня его советы, Вера Петровна начала готовиться в аспирантуру. Геннадий и словом не обмолвился с ней об этом. И вряд ли сказал бы когда-нибудь, если бы она сама не заговорила. Он так же ходил бы в столовку, молча ждал бы ее с работы, из библиотеки, стараясь не стеснять собою ее жизнь…

— Сегодня я говорила с удивительным человеком, — сказала Вера, переставая есть.

Геннадий молча кивнул. Он умел ее слушать. И она видела, как занимали его ее дела и мысли.

— Настоящий ученый. Женщина, а герпетолог.

— Это что?

— Специалист по змеям.

Он снова кивнул, давая понять, что знает, о ком идет речь. Тетя Даша успела оправдать свою поездку в экспедицию. Весь дом наполнился слухами об истории с пропажей сухого яда.

— Ох, Гена, замечательная она женщина. Ты не можешь себе представить! Живет в тайге, где нет ни водопровода, ни парикмахерской, а одета и причесана, словно в столице. А говорит как — заслушаешься! Умница… Надо мне поступать в аспирантуру, — неожиданно закончила свой рассказ Вера Петровна.

— А долго учатся в аспирантуре?

— В заочной четыре года. Конечно, нелегко будет.

— В заочной… — Он кивнул. — Смотри сама. Мать я тогда уговорю, наконец, от сестры оторваться и к нам переехать.

— Я справлюсь сама, честное слово.

— Не справишься. С мальцом, не забудь…

— Эх, только бы поступить! Надо еще так много книг перечитать.

Геннадий спрятал улыбку:

— За полгода прочтешь?

Вера рассмеялась:

— Одни прочтешь, другие появятся! Как грибы.

— Когда у тебя декретный отпуск?

В этом вопросе он был весь: тут и забота о ней, и его неумение сказать это по-другому, и твердый наказ беречь себя. Она это поняла.

— Через два месяца.

— У тебя еще очередной не использован.

Вера отрицательно покачала головой:

— Нельзя.

— Не хочешь. — Он сказал это спокойно, без обиды, без осуждения, потому что знал ее и понимал.

— Все будет хорошо, Гешенька. Все обойдется.

Он молча кивнул.

22

— Степан Иванович, у вас существует инструкция о порядке хранения ядов? — спросила Седых у бывшего бригадира змееловов на допросе.

— Существует.

— Пожалуйста, расскажите мне об этом подробней.

— Уже когда он сушится в эксикаторе… вы видели, знаете, о чем я говорю?

— Да, знаю.

— Так вот шкаф, в котором сушится яд, должен быть опечатан.

— Кем?

— Это делали мы с Анной Ивановной. Когда яд готов — ну, сухой, — его соскабливают, взвешивают и фасуют. То есть ссыпают во флакончики.

— Кто отвечал за эту операцию?

— Соскабливают яд почти все в свободное время. Это трудоемкая работа. Конечно, если бы у нас было достаточно лаборантов, занимались бы этим только они.

— Кто делал остальные операции?

— Я. Ну, и Анна Ивановна.

— У кого в подотчете готовый яд?

— У меня.

— Значит, взвешивать сухой яд и фасовать его имели право только вы?

— Да.

— И Кравченко?

— Формально нет, только я.

— Почему этим делом занималась и Кравченко?

— Потому что я ей доверяю так же, как себе. Она раза два или три подменяла меня. Если бы каждый раз ждали меня с ловли, знаете, сколько уходило бы времени?

— Таким образом, инструкция нарушалась?

— Нарушалась.

— Почему вы так доверяете Кравченко?

— А кому же доверять, если не ей…

— Кто-нибудь еще, кроме вас или Кравченко, взвешивал и расфасовывал яд?

— Нет.

— Вы думали о том, кто мог украсть яд?

— Нет, не думал. А кто к нам полезет? Змеи…

— Ну, знаете, есть люди, которых змеями не испугаешь.

— Вы имеете в виду кого-нибудь из наших?

— Сейчас я никого не имею в виду, но допускаю, что это мог быть кто-нибудь из ваших. А вы разве не допускаете?

— Я ручаюсь головой за каждого.

— Голова одна, а людей много. Не торопитесь. Яда-то нет. Кто-то должен за это понести кару.

— Если надо, я отвечу…

— А что вы сами думаете о случившемся?

— Вы хотите сказать, кого я могу подозревать?

— Допустим, так.

— Я никого не подозреваю. Абсолютно никого. Никто из ребят не может этого сделать…

— Бывают не только преступные цели. Существуют еще такие человеческие страсти, как зависть, ревность, личная обида…

— Нет, нет! Странно, например, Венька — и зависть. Горохов — и ревность… Нет, товарищ следователь, для наших ребят это не подходит.

— Что вы скажете о Гридневой?

— Ничего не могу о ней сказать.

— Ни хорошего, ни плохого?

— Ничего плохого. Но мне кажется, что она честная, хорошая девушка…

— Вы ее знали раньше?

— Нет.

— И за несколько дней знакомства составили категорическое мнение.

— Не в моих правилах подозревать людей.

— И не в моих тоже.

— Мне кажется, это ваша профессия.

— Я не подозреваю, а расследую. Разницу чувствуете?

— Чувствую. Короче, в Гридневой я уверен.

— Вечером, накануне отъезда, она была в лаборатории?

— Была. Ведь она лаборантка.

— Кто еще был в служебном вагончике накануне пропажи яда?

— Я не знаю, все могли быть. В этот вечер мы с Кравченко находились в Талышинске, говорили по междугородному телефону. Остались ночевать.

— Хорошо. Ознакомьтесь с протоколом и подпишите.

23

Через некоторое время после того, как ушел Азаров, в кабинет следователя кто-то несмело постучался.

— Войдите! — сказала Вера Петровна.

Осторожный стук повторился.

— Войдите, говорю!

Вася Пузырев приоткрыл дверь и посмотрел на Седых долгим грустным взглядом.

Вера Петровна рассердилась:

— Вы зайдите или закройте дверь.

Шофер сделал шаг в комнату, снял кепку и уставился в верхний угол комнаты.

— Вы говорить умеете?

Вася кивнул.

— Так я вас слушаю.

Шофер медленно, по одной половице, дошел до стола следователя и положил кепку на стол.