— Товарищи, я хочу сказать, — выдвинулся вперед старик в черной шляпе. — Вот не знаю только, захотите ли слушать? — продолжал он. — Испокон веков так заведено: «Человек подчиняется законам, а трава — ветру». Как начальство скажет, так тому и быть. Теперь начальство — это бригада. Раз товарищ из бригады говорит, что борьба с толстопузыми поможет беднякам сделать переворот, кто же от такой борьбы откажется? Вы только скажите: хотите вы или не хотите? — обратился он к окружающим.

— Хотим! — закричали с разных сторон старики и ребята.

Раздались отдельные хлопки.

Старик в черной шляпе продолжал:

— Товарищ, вы слышали? Они все хотят и просят… Однако время-то уже к полуночи подходит. Разойтись можно? Прошу товарища извинить меня: хочу уйти раньше. Завтра нужно кирпичи готовить, потому что осенью придется кан перекладывать. В прошлом году не переложил, так он только дымит, а тепла никакого. Зимой спать очень холодно. Моя старуха всю ночь трясется, до утра уснуть не может.

— А к чему ты все это говоришь? Кан-то еще рано перекладывать, — заметил кто-то сбоку.

— Если твоя старуха уснуть не может, так зачем знать об этом товарищу? — со смехом подхватил другой.

Все расхохотались. Воспользовавшись этим, белобородый локтем подтолкнул старика в черной шляпе к воротам:

— Если хочешь идти, так иди!

Когда тот скрылся в темноте, белобородый обратился к Лю Шэну:

— Товарищ, я извиняюсь, мне также нужно пораньше уйти. Завтра придется навестить дочку. У нее что-то глаз разболелся. Очень, очень извиняюсь, товарищ!

И поспешил уйти.

У других тоже оказались неотложные дела. Кому нужно было копать картошку, кому подковывать лошадь, кому полоть. У одного жена родила — придется самому готовить завтрак и поэтому встать пораньше.

Так по-двое, по-трое разошлись и остальные.

Возчик Сунь долго смотрел на уходивших и наконец с сердцем сказал:

— Вот маньчжоугоские головы!

Тем не менее, улучив минуту, когда никто не смотрел в его сторону, потихоньку и сам сбежал.

Вернувшись в школу, Лю Шэн сел в углу на свои вещи, Обхватив голову руками.

Прошло много времени, прежде чем он мрачно произнес:

— Совершенно непредвиденная неудача…

— Не непредвиденная! — отозвался Сяо Сян, посмотрев с участием на расстроенного товарища, но, стараясь ободрить его, добавил: — Это было неизбежно. Впрочем, есть и хорошая сторона в том, что мы созвали собрание. По крайней мере, узнали теперь, что положение в деревне сложное и что нельзя горячиться.

Снова было устроено короткое совещание, на котором единогласно приняли решение: с утра всем членам бригады разыскать самых бедных крестьян, постараться завести с ними дружбу, выявить возможных активистов, собрать сведения о помещиках и решить, с кем из них начать борьбу в первую очередь.

IV

Едва рассвело и не успели еще смолкнуть петухи, как члены бригады были уже на ногах. Вскипятили воду, закусили и разошлись в разные стороны искать семьи бедняков.

Условились по вечерам обмениваться мнениями, жить вместе, иметь при себе деньги и, покупая продукты, расплачиваться сразу.

Побывав в ближайших дворах, Сяо Ван направился в южную часть деревни.

Навстречу ему из калитки выбежал голый мальчуган. Сяо Ван узнал того самого малыша, который вчера, споткнувшись о камень, растянулся на дороге. Он взял его на руки и спросил:

— Как тебя зовут?

— Со-чжу, — ответил малыш и схватился ручонками за красный шелковый шнур маузера.

— Сколько тебе лет?

— Мама говорит — пять. Отец обещает, что через два года буду пасти свиней. Он меня всегда ругает: не могу, говорит, тебя кормить, уходи вон. А я не пойду и буду с мамой, пусть он сам уходит.

— А твой отец дома?

— Вот он.

Решетчатая дверь, оклеенная бумагой, отворилась. Показался человек, обнаженный до пояса. В руках у него была короткая трубочка. Человек остановился посреди двора. На вид ему можно было дать года тридцать два. Звали его Чжао Юй-линь. Зарабатывал он только на пропитание, а на одежду заработать никак не мог.

Зимой супруги Чжао слезали с кана лишь затем, чтобы принести дров или воды и приготовить еду. За ворота выйти было не в чем.

Летом, когда посевы поднимались настолько, что могли скрыть человека, жена Чжао Юй-линя уходила работать на поле в чем мать родила. В деревне долгое время не знали об этом и обнаружили случайно. Однажды, когда она пропалывала кукурузу, на краю поля кто-то крикнул. Женщина высунулась. Тут люди и увидели, что на ней ничего нет. С тех пор за всей семьей утвердилась кличка «голые Чжао».

В дни освобождения Маньчжурии одна из частей Советской Армии побывала в деревне Юаньмаотунь. Командир части, узнав о бедственном положении Чжао Юй-линя, подарил ему два комплекта военного обмундирования. Тогда «голые Чжао» оделись и могли даже принимать гостей.

— Товарищ, заходи, посиди, — пригласил Чжао Юй-линь.

Сяо Ван, держа в руках Со-чжу, вошел в лачугу.

На кане, поджав под себя ноги, сидела женщина, одетая в гимнастерку защитного цвета, и плела шляпу из тростника. Увидав гостя, она бросила работу и хотела встать, но Сяо Ван остановил ее:

— Работай, работай, не беспокойся.

Он поставил ребенка на кан, присел сам и взял предложенную Чжао Юй-линем трубку.

Заходя к беднякам, Сяо Ван всегда чувствовал себя непринужденно, словно был у себя дома.

Началась беседа. Поговорили о табаке, которым была набита трубка, и о том, какой табак лучше сажать. Потом перешли на посевы, на урожаи кукурузы.

Сначала хозяин только слушал и утвердительно кивал головой, но обнаружив, что гость неплохо разбирается в полевых работах, подумал: «наверное, из крестьян». Вскоре от застенчивости Чжао Юй-линя не осталось и следа.

— Сколько у вас кукурузы можно посеять на одном шане? — спросил Сяо Ван.

— Здесь земля неплохая, однако урожай зависит от того, как будешь ухаживать. «Люди стараются — и земля не ленится» — слова очень даже справедливые. Если в хорошую погоду сделаешь прополку, а потом пройдет теплый дождик, то что ни ночь кукуруза все выше и выше подымается. К осени получается прямо зернышко к зернышку.

— Тебе, наверное, пора идти в поле? — спохватился Сяо Ван.

— Нет, вторую прополку уже закончили. Сегодня надо лущить просо.

— Пойдем вместе, — предложил гость.

Они отправились к Лю Дэ-шаню и попросили позволения воспользоваться его просорушкой. Работая, продолжали беседу.

Чжао Юй-линь рассказывал обо всем, что приходило в голову, а Сяо Ван незаметно старался навести его на нужную тему, чтобы понять этого человека, образ его мыслей, узнать о жизни его семьи, и вместе с тем выяснить положение в деревне.

Сяо Ван легко сводил дружбу с крестьянами, потому что сам работал когда-то батраком и, действительно, хорошо разбирался в крестьянском труде.

Полная фамилия Сяо Вана была Ван Чунь-шэн. Мать назвала его так потому, что он родился весной[9]. Отец его был уроженцем уезда Хулань, что на левом берегу Сунгари, и служил инструктором батальона одной из частей антияпонской партизанской армии, которой командовал Чжао Шэн-чжи. Ходили слухи, что потом он стал секретарем районного комитета коммунистической партии в Северной Маньчжурии и зимой 1933 года был арестован маньчжурской полицией.

Отца пытали до полусмерти, но ничего не добились. Тогда его, израненного и изувеченного, зашили в мешок и сбросили со скалы в числе трехсот китайских партизан. На следующую ночь японцы свалили мешки в машины, вывезли на Сунгари и по одному спустили под лед.

Ван Чунь-шэн в ту пору был шестилетним ребенком. Через два года японские власти Маньчжурии еще больше усилили репрессии. Семья, потеряв связь с антияпонской армией, разбрелась в разные стороны. Дядя его бежал во Внутренний Китай, а Ван Чунь-шэн с матерью остались в Маньчжурии. Полуголодные, под дождем и ветром, они скитались несколько лет. Когда Ван Чунь-шэну исполнилось одиннадцать, он нанялся в деревне Байчэнцзы к помещику Чжану пасти свиней и через два года, как он сам выражался, «получил повышение в чине» и пас уже помещичьих лошадей.