Или я умру к Диме, или он ко мне оживёт, но мы обязательно… И почему-то понеслись клочки воспоминаний – не из последних, счастливых с ним лет, а из школьных, дурацких. Как он говорил мне:

– Знаешь, какая линейка точнее и ровнее: железная, деревянная или пластмассовая?

Почему-то мы сидели тогда рядом, кажется, на математике, и он совсем ещё не был для меня… Обыкновенный одноклассник.

Представила, с каким наслаждением, с каким упоительным облегчением мы с ним сейчас будем смеяться, когда я во всех подробностях опишу ему его похороны. Я буду смеяться, а плакать уже больше не буду. И говорить, говорить – недели не хватит, чтобы рассказать ему всё, что произошло со мной за эти четыре года. Это если только рассказывать, не целоваться. А сколько всего расскажет мне он! Самая точная – это железная линейка!

Всё это – если догоним. Догоним! Вместе проскочили на светофоре, Сашка гонит, знает своё дело.

Сколько раз мне снилось, что мы с Димой снова встречаемся. И вот наступает исполнение. Наверное, я выплакала все жемчужины из того коридора. Боюсь оглядываться на притихших панибратьев. Боюсь увидеть в их глазах жалость или снисхождение к сумасшедшей.

На колени упаду перед ним, скажу: наконец-то! Руки буду целовать: ты жив, спасибо! Никому и никогда такого. Он единственный человек во.

Мы выезжаем за город. Расстояние между нами и «Жигулёнком» не увеличивается, но и не уменьшается. Может, это ловушка? Может, эти странные люди поманили меня видением и везут куда-нибудь, чтобы замочить под кустом? Зачем я им сдалась? Это не страшно, страшно – если не Дима. Хочу что-то спросить у Саши, голоса так и нет. Всё так не-понастоящему, так странно, скорей бы уж обе машины оторвались от земли.

– Скорей бы, – скриплю.

Вдоль дороги леса, перелески, холмы пошли.

– Куда же? – я не могу, не хочу приходить в себя.

«Жигулёнок» резко останавливается, тормозит на обочине, человек в оранжевом, Дима, он, выходит из машины и быстрым шагом направляется куда-то в лес. Тот участок мозга, что отвечает у меня иногда за логику, лучше вообще сейчас отключить. Всё абсурдно, а разве встреча, о которой я мечтала, – это не абсурд? Не безумие? Господин Мюнхгаузен, вы умерли, у вас есть могила. – Придётся снести.

Сашка останавливается. Я в последний раз оглядываюсь на панибратьев, боясь выйти и упасть в разочарование. Канистрат, потупив глаза, гладит двумя пальцами шёрстку Оболтуса. Полиблюд невозмутимо жуёт, лицо наглухо запахнуто от моих вопросов. Запахнуто, запах, запах ванили и вонь запала. Я выскакиваю из «Газели» и, уже ничего не соображая, несусь в лес, за удаляющимся оранжевым пятном. Мне бы его окликнуть – но горячий и мокрый страх: всё это неправда! И чем раньше этот человек обернётся, тем скорее я пойму, что не он…

Вдруг оранжевое исчезает, и я прибавляю ходу, прыгая через поваленные берёзы. Понимаю, что там – обрыв, он просто спустился с холма, вот и пропал из виду. Ещё несколько шагов и – опа! – внезапно открывается внизу оврага лесное озеро. Теперь мне сверху видно, что Дима со всех ног бежит к озеру, к лодке. Ноги меня почти не держат, подламываются, я скольжу на коленях вниз, собирая собой ветки, хвою, плачу и пытаюсь не стряхивать с себя всего этого наваждения. Что? Куда он? Зачем? Сейчас растворится в воде, в небе, это же просто один из множества моих снов. И вот то, как он пытается перевернуть опрокинутую лодку, где-то я уже видела совсем недавно.

Бежать не могу, даже встать с коленок не получается, я ползу к озеру на четвереньках, вдыхаю и кричу, кричу ему на весь лес! Зову его, а он рывком оборачивается, переворачивая наконец упрямую лодку, смотрит на меня и, кажется, улыбается. Потом машет мне, не то призывая, не то прощаясь, а я понимаю, что это точно он, живой, только почему-то с бородой, я хочу подойти к нему ближе, но теперь мне уже совсем страшно. Я опускаюсь лбом на песок и шепчу оранжевым песчинкам: спасибо, спасибо.

Потом вытираю с лица последнюю из предназначенных жемчужин и начинаю медленно подниматься, вставать, выпрямляться навстречу своему воскрешённому счастью.

Автор:

– А можно сделать так, чтобы мы никогда не умерли? Не все, а только я, и мама, и Даня, и ты?

– И папа, – на всякий случай добавил Данилка, вряд ли понимая о чём речь.

– И папа, – неуверенно повторила Таня, видимо, опасаясь – не слишком ли велик список избранных.

Агния выпрямилась. Она пересаживала цветы, руки её в перчатках были запачканы землёй, а волосы неудобно выбивались из-под бейсболки. Таня с Даней перевозили в тачке с места на место песок, пересыпая его своими пластмассовыми совочками.

Агния знала и помнила, как сама в этом возрасте – об этом. А потом всегда была уверена, что детям лучше говорить ту правду, в которую веришь сам.– Ну как тебе сказать, – она задумчиво стянула перчатку с одной руки и поправила волосы. Данилка уже умчался с тачкой, изображая лошадку, а Таня упрямо ждала, рассматривая анютины глазки. – Вообще-то можно, хотя и не так просто. Некоторые учатся этому всю жизнь, а у некоторых само собой получается.

Проще, проще, где твоё педагогическое образование?

Агния снова присела на корточки и, переводя взгляд от анютиных к Танюшкиным и обратно, добавила:

– Просто однажды ты, как всегда, засыпаешь, а потом просыпаешься и понимаешь, как всё здорово. И мама рядом, и Данилка, и папа.

– И ты, – вставила упрямая девочка.

– Ну хорошо, и я, – засмеялась Агния и, чтобы окончательно снять напряжение, продолжила возиться с цветком. – И когда мы вместе все проснёмся, это будет называться воскресение.

Мимо, как вихрь, промчался Даня, но вдруг, услышав знакомое слово, вернулся и важно похвастался:

– Папа сказал, мама к нам приедет в воскресенье, – потом сам себя перебил: – А почему в воскресенье? Это один, два, три – через три дня, – и он выставил Агнии прямо в лицо три коротеньких пальчика с чёрными от песка кантиками ногтей.

– Я знаю, малыш, – улыбнулась Агния, краем глаза наблюдая, как Таня уже разворачивает и увозит у брата тачку.

– А почему через три дня? – машинально переспросил Данилка, по привычке каждую фразу превращая в вопрос и даже не ожидая ответа. – У-у, – вдруг радостно выпучил он глаза, – какие у цветочка ноги грязные! А почему такие грязные?

– Ноги? – Агния застыла на секунду, поражённая внезапной красотой и ароматом произнесённого.

Этой секунды хватило, чтобы малыш обнаружил пропажу тачки и, возмущённо визжа, помчался качать свои права, раскачивать сестру за рукав и толкать её прямо на кучу песка.

И конечно же, над всей этой сумасшедшей идиллией, над дачным посёлком с разноцветными башенками новомодных коттеджей, над щебечущим, по-июньски счастливым лесом возвышался неприступный и гордый, но при этом всё понимающий лось запредельный.

А куда же без лося?

...

Олеся Мовсина

Сноски

1

Здесь и далее пер. с фр. Автора.