– Соврала?

– Да, просто мне послышалось что-то в твоём голосе, когда ты сказал «Агния». Я решила тебя проверить.

– Проверить?

– Да. Ты влюблён в эту девушку на той стадии, когда только начинаешь отдавать себе отчёт. И даже ещё злишься, а гордиться тебе пока нечем.

– Ладно, допустим.

– А во-вторых, – продолжала Рита, – я не бросила мужа, а просто сбежала из дома. Да, вот так, как глупые подростки иногда бегут, чтобы найти себя.

Этого ещё только не хватало. Найти себя. Дорогуша, тебе двадцать восемь. Ты с ума, что ли, сошла?

– А кто минуту назад называл меня соплячкой и девчонкой? – загадочно ухмыльнулась Маргарита. И накрепко замолчала до самой Агнии.

На удивление, девчонки мои подружились в первые полчаса. На пепельницу в виде черепахи Маргарита отреагировала детским удивлением:

– А я давно придумала, что можно живой черепахе на панцирь приделать ящичек, и будет у тебя по столу ползать живая пепелка. Курить захотел, свистнул, дрессированная пепельница сама к тебе идёт.

– Или, наоборот, от тебя. Ты пепел стряхиваешь не глядя, а он уже мимо падает, – добавила Агния.

Они разговаривали, как будто складывали пазл. Или как будто в домино. Одна делала ход, другая тут же выкладывала подходящую часть. И так ловко у них получалось, что у меня в животе даже ревность забулькала. Они-то всё больше кофе, а я напивался и постепенно наглел и злел. Сначала не думал при Агнии о семейном, а потом не выдержал:

– Ты мне скажи, подруга, где ты ночевала все эти дни как ушла из дома? И что ты вообще задумала? И как будешь дальше жить?

– У подруги ночевала, – нисколько не смутилась Рита, – но у неё семья с детьми, я больше не могу их напрягать. Буду искать комнату, а там посмотрим.

Нет, я не такой удачный психолог, как она. Окольными путями мне до сути никак. Тогда я спрашиваю в лоб:

– А как же твой друг? Пашка сказал, что ты ушла к другому мужчине.

– Да уж, – она выставила на лицо презрительную печаль, – ничего не понял или не захотел поверить.

Агния смущённо посапывала, но ничего не говорила.

– Никакого другого мужчины у меня нет, – обиженно пошла в наступление Рита. – И ни один из моих многочисленных друзей не может претендовать на это звание. Я ушла совсем по другому поводу, и Павлу это прекрасно известно.

Я не знал, как реагировать:

– Ладно, Рит, не хочешь – не говори.

– Тут нет никакой тайны, – она всё больше сердилась. – Я ушла, потому что почувствовала полную остановку своего духовного развития, и не только духовного, а вообще какого-то ни было движения.

Краем глаза я заметил, как Агния дёрнула краем носа.

– Кем я была до замужества? Я всего хотела и всё успевала: и альпинизм, и парашют, и в библиотеках просиживала, и по заграницам моталась, и второе образование начала… А в кого превратил меня этот любимый, но совершенно неподъёмный на подъём человек? В курицу-наседку, в домохозяйку. Соберёмся с ним в город по делам в выходной, а он проспит до двух дня, вот и все дела ушли. Прошу, давай в театр, вон гастроли, а он: давай кино лучше дома посмотрим: и лучше, и дешевле. И всё так ласково, любя. Я чувствую, как моя хвалёная железная воля в комок теста превращается. Там уступишь, тут пожалеешь, а в результате! Когда мы куда-нибудь ездили? Что я нового узнала за последние четыре года? Хоть бы ребёнок был – всё не так тошно было бы на месте сидеть. А мне ещё и петь охота, вон группа подобралась даже, с таким трудом флейтиста нашли, когда ты, Вадька, гадёныш, отказался. И что? Паше не нравилось, что я с репетиций поздно возвращаюсь, а встречать ему меня лень было. Что? Что? Что вам ещё непонятно? Я не могу так больше. Может быть, и люблю его по-прежнему, почти так же, как тогда, но не могу я его всё время двигать, таскать, как будто он на одной моей ноге повис, а я его волочу. Помнишь, Вадь, мы так играли? Только это я на тебе ездила, а теперь сама почувствовала, как тяжело. Даже ни разу со мной ни на лыжах, ни на каток не пошёл кататься. Я уже иногда перестаю понимать, чем он живёт. И вообще.

Маргарита вроде не плакала, но на исходе монолога чего-то зашмыгала и вот побежала в ванную сморкаться.

– А говорить ты с ним не пыталась? – глупо, но необходимо спросил я, когда она вернулась за стол.

– А как же. Думаю, он уже наизусть может воспроизвести то, что я вам тут сейчас наплела. С небольшими вариациями это повторяется и повторяется. Мы оба устали от этих слов. Я решила попробовать по-другому.

Я ждал, когда Агния выложит свой кусочек пазла, но она почему-то молчала. Грустно молчала, водя пальцем по краю кружки. Потом начала о чём-то, но я так и не понял:

– Эта сцена мне что-то напоминает, кажется, из Набокова, но не могу вспомнить что…

И вдруг между притихшими девчонками заметалась серая ночная бабочка, туда-сюда.

– Как странно, – сквозь слёзы удивилась Маргарита, – вспомнили Набокова, и вдруг бабочка пришла.

Агния ловким жестом подцепила насекомое в ладошку и выставила в открытую форточку. С каким-то неестественно каменным лицом. Я залюбовался её профилем и вдруг меня что-то стукнуло в затылок.

– А письма? Паша сказал, что нашёл какие-то письма… Не знаю, вроде как тебе от какого-то мужчины. Не знаю, мне-то всё равно, только, видно, не так дело чисто, как ты говоришь. Маргарита?

Она нахмурилась, пытаясь сообразить:

– Письма? Мне никто никаких писем, кроме электронных, вот уже лет пять не пишет. Да и тогда, пожалуй. Да и в том, что пишут, нет ничего такого, к чему он мог бы придраться.

– Ну как же, а за шкафом? – понадеялся я на свою смелость. Но Маргарита ещё больше и ещё искренней удивилась:

– За шкафом?

Бог вам судья, не берусь я решать, кто из вас прав, а кто с ума сходит. Сами разбирайтесь. Только я хоть и пьян, а заметил, что Агнию упоминание о письмах неприятно тронуло. Понятно, чего там. И я понял, что она сидит и обдумывает свой пазл-ответ.Но разговор ушёл в сторону, а Агния так ничего и не сказала Маргарите.

14. Весть

Агния:

Итак, мне звонил какой-то Дима.

На похороны Тёмы я опоздала. Лена попросила меня посидеть с Танюшкой, и отказаться – никак. Что такое – одноклассник? Впрочем, про похороны при Лене лучше вообще не говорить: её тут же как будто каким-то пылесосом – чёрный депрессняк засасывает.

В общем, когда освободилась, вырвалась – бежала, летела – прилетела в тот момент, когда гроб уже опускали в могилу. Такая вот неизбежная летальность птиц.

Я не посмела (и ни за что не посмела бы) попросить… Чтобы его вернули. Где-то у левого уха замигала мысль: вот и его я тоже не видела. Какой-то досужий дядька, развлекающийся сочувствием чужому горю, воткнулся мне в плечо:

– Молодой, а отчего умер?

Наших было немного. Кроме Вани ещё двое ребят, не помню, не важно. У Димы совсем никого не было, не знал никто.

На поминки я не пошла, знала, чем это закончится. Кто-нибудь из одноклассников коснётся заветного имени, имени, и меня потом дня два будет рвать воспоминаниями. Хотя уже и так…

– Мы с ним вместе работали, – не отставал от меня Ваня по дороге с кладбища. – Сначала по ларькам еду развозили, потом сами, потом думали – до магазина большого дорастём. Теперь вот и деньги, а делать ничего не хочется без Тёмы.

Я вспомнила, как Ваня в пятом классе делал деньги. Мы ещё смеялись, называя его мальчиком Бобби, который очень любил ДЕНЬГИ. Сначала он вкладыши от жвачек продавал, потом где-то саму жвачку доставать начал. Потом – боже! – хомячков разводить стал для продажи. Ему тогда парочку подарили. Он их в трёхлитровую стеклянную банку посадил, для пущего размножения. Якобы. Они и размножились. Помню, как он на переменах по всей школе эту банку таскал – а там кишмя кишит и давмя друг друга давит целая хомячья армия. Штук десять в одной банке. Продолжения не помню, продал он их или нет. Разве что сейчас спросить? Обидится, пожалуй.