Беспристрастные цифры свидетельствуют о роли социал-демократов, в частности, большевиков в российском парламенте — она была действительно заметной, под стать распространенности марксистских идей. К последним склонялись в молодости и будущие «веховцы» Струве, Бердяев, Булгаков, и многие другие российские интеллектуалы. Все же вплоть до 1917-го преобладали либерализм, чьи ценности взяли на вооружение кадеты, националистическое почвенничество и социализм народнического корня. Большевистское представительство от второй к четвертой Думе сократилось с почти трех процентов до неполных полутора. Выборы в первую Думу большевики бойкотировали, во вторую попробовал было баллотироваться сам Ленин, оперативно изменив установку, но не попал даже при тогдашнем немалом числе мандатов для его сторонников. (Сегодня таких туда и близко не подпустят.) Показательно и то, что у большевиков не было ни одного депутата, избранного в разных созывах, всякий раз состав менялся. Да и вообще они — известные противники парламентаризма как такового — на думской скамье смотрелись логическим нонсенсом.

Точно так же ни один из нескольких десятков этих людей не дошел до революции вместе с Лениным. И среди большевиков стали со временем появляться политики, предпочитавшие легальные виды деятельности всем другим. Даже Каменеву случилось однажды заметить с явным оттенком сожаления: мол, если б не Октябрь, заседать бы сейчас чинно-благородно в Государственной Думе…

Известно: в России надо жить долго, чтобы дожить до чего-нибудь. Характерно выступление Ленина в швейцарской пивной в январе 1917 года, когда Ильич посетовал, надо думать, вполне искренне: вот они-де, «старики», до революции уже не доживут. Но все равно в тех вздохах звучало примелькавшееся за четверть века: «И все-таки он должен быть разрушен!». В конце концов Карфаген рухнул — как смог и сподобился сам, когда одни этого не ожидали, а другие уже и ждать перестили. Оказалось, у Ленина было к тому моменту под рукой практически все необходимое. Недаром большевики долгое время придавали буквально культовое значение дореволюционному партийному стажу: человек не продался власти, не бросил товарищей, а главное, сумел выжить. Не так важны были конкретные качества, как срок выдержки продукта.

Российское «порядочное общество», когда весною 1917 года большевики предстали перед ним в ореоле героев, праведников и мучеников, встречало их с распростертыми объятиями, стыдясь своего прежнего конформизма. Положим, Ленина страна знала совсем слабо; но для тех же Церетели и Чхеидзе, занявших важные государственные посты, он был старым соратником, заслуживавшим почета, — и ему на Финляндском вокзале устраивают массовую овацию. А он-то до последних минут еще опасался ареста немедленно по прибытии! Впрочем, трудно представить себе из туманных далей, что это такое — Россия в революцию. Но как бы там ни было, не озаботься Ильич своевременным приобретением и бережным хранением «счастливого билета» — не видать бы ему и выигрыша.

Вот так же будут слушать в возрожденной Госдуме выступление Солженицына, торжественно проехавшего всю Россию с Дальнего Востока. Итоги двух путешествий, разделенных без малого 80 годами, оказались разными, можно сказать, диаметрально противоположными, но не в том дело. Ведь среди тогдашних депутатов тоже немало было убежденных противников нового героя-пророка, считавших его одним из главных разрушителей великой Советской Родины.

Моцарт революции

Троцкий моложе Ленина на неполный десяток лет, а начала их революционной деятельности разделяет и того меньший срок.

С семнадцатилетнего возраста у Левы Бронштейна — кружки, дискуссии, штудирование Маркса и присных. В отличие от Ульянова он не сидит на родительской шее: ведет самостоятельную жизнь в обществе друзей-единомышленников, подрабатывая всякой разночинной поденщиной. Впоследствии Троцкий, объясняя свой выбор жизненного поприща, отмечал два фактора: во-первых, изменения не только в стране, но и в мире. После реакции начала 1880-х постепенно возрождается общественная жизнь. Совсем как лет спустя, когда подобные организации получат имя «неформалов» — все течет, но в России мало что меняется. Притом в 1891 году на фоне промышленного подъема и стремительного роста городов начался страшный голод с эпидемией холеры в ряде губерний, включая родную Троцкому Новороссию. В Германии, которая была тогда совсем близко, за общей границей, власти схватились с мощным рабочим движением. Сам Папа Римский призывает к расширению социальных прав трудового люда. Заканчивается же век приходом экономического кризиса в Россию.

Другой фактор — личностный протест против несправедливости, неравенства, угнетения и оскорбления людей по любому поводу: национальному, классовому или из простого хамства власть имущих. Режим, подавляя общественное недовольство, лишь способствовал его росту. Хотя опасность жестких репрессий действительно отсеивала какую-то часть потенциальных бунтовщиков из высших и средних классов, зато те, кто выдержал первые испытания, становились все упрямее и бесстрашнее, порой превращаясь в настоящих отморозков. Как нынешние «исправительно-трудовые» зоны ведут расширенное воспроизводство рецидивистов, так царская пенитенциарная система сделалась рассадником политического радикализма, причем не только для интеллигенции, но и среди настоящих уголовников.

По некоторым сведениям, интерес к марксизму у Бронштейна пробудила старшая и, видимо, раньше причастившаяся революционных идей подруга, ставшая его первой женой Александра Соколовская. Сам он в мемуарах никак не поддерживает эту версию, однако отмечает, что «созревал как марксист» несколько месяцев, преодолевая первоначальный скепсис. Впрочем, заразиться революцией тогда можно было где угодно и любыми способами. «Рабочие, — вспоминал Троцкий, — шли к нам самотеком… На подпольные чтения и беседы по квартирам, в лесу собиралось 20–25 человек и более» [Троцкий, 1991: 116].

Затем Бронштейн с коллегами начали сами создавать оппозиционную литературу: он сочинял прокламации и статьи, затем переписывал их печатными буквами и размножал на гектографе. Разъезжая по близлежащим городам, вступал в контакт с другими похожими кружками; в конце концов: «Мы создали «Южнороссийский рабочий союз»». Отсюда можно предположить, что к тому времени юный Бронштейн по своему статусу революционера уже приблизился к более опытному Ульянову.

Первый раз он сел в тюрьму, когда ему не было двадцати. В отличие от дворянина Ульянова, Бронштейна держали в одиночной камере впроголодь, в холоде и вшах. Правда, вскоре перевели в более сносную, в любимой Одессе, которую теперь довелось узнать еще и с этой стороны. В 1900 году за создание нелегальной группы супруги были сосланы в Иркутск. Там они входят в группу местных и таких же ссыльных марксистов-искровцев. В сентябре 1902 года Троцкий бежал из ссылки, в октябре прибыл в Лондон и сразу же установил связь с Ульяновым.

Понятно, чем приглянулся Ленину молодой, но уже испытанный революционер с пятилетним стажем — тут как на войне, счет особый. Литературный дар Троцкого был как нельзя более кстати бурно развивавшейся газете. Совсем недолго оставалось до съезда, на котором Ленину предстояло показать, что называется, далеко не однозначные результаты. Он там, конечно, заявил о себе как об одной из персон российской социал-демократии, но сразу лишился контроля над «Искрой» и вдобавок разошелся с Плехановым. Троцкий же последовательно выступал против всех и всяческих расколов. Сначала он вместе с Лениным критиковал Бунд (добивавшийся для себя исключительного представительства в делах пролетариев еврейской национальности), а потом уже самого Ленина за противопоставление «меньшинства — большинству». И не поддержал ленинских призывов к дисциплинированному централизму, не видя в них особого смысла. Конфликт имел долгосрочные последствия: полтора десятка лет будущие вожди вели жесткую полемику между собой.