Первая неожиданность подстерегла в воздухе экипаж Осипова. На траверзе Киркинеса левый двигатель самолета стал давать перебои. Винт шел рывками, мотор натужно захлебывался воздушными струями. Послушав его минуту-другую, Осипов крикнул своему штурману: «Пожадничали! Перегруз!..» Ил-4 был надежной, практически безотказной машиной, но его расчетной боевой нагрузкой была тонна — полторы тонны бомб. Лучшим экипажам в персональном порядке разрешалось брать до двух тонн бомб. На вылет в Альтен-фьорд Осипов добился разрешения взять предельную норму бронебойных и фугасных бомб — так хотелось угостить «Тирпиц» полной порцией гремучих гостинцев!
И на тебе…
Еще какое-то время они прислушивались к «предательскому» мотору… Тряска крыла усиливалась. Нужно было возвращаться. И нужно было избавляться от бомб. Штурману достаточно было нажать для этого кнопку «Сброс». Очень просто. Зуенко ждал одной команды, а получил другую:
— Давай, Иван, курс на Хебуктен! Разгрузимся по аэродрому!
«Если доберемся» — это подразумевалось само собой.
Аэродром Хебуктен лежал на кратчайшем возвратном курсе — Осипов решил по нему отбомбиться. Бомбардировщик отвернул на юг и в одиночестве полетел сквозь черноту полярной ночи. Слабая перемена тона этой черноты внизу, под крылом, обозначила береговую линию.
Что значит одиночному самолету идти на бомбежку такой защищенной цели, как военный аэродром? Это значит, называя вещи своими словами, дразнить смерть. Ни один аэродром гитлеровцев в Заполярье не прикрывался более мощной ПВО, чем Хебуктен.
Они знали это и продолжали лететь.
По штурманскому расчету легли на боевой курс, не различая еще впереди ничего, но в полной уверенности, что аэродром появится там, где ему положено быть. Зуенко не ошибался. Знали они то, что на земле слышен звук их моторов, ясен курс самолета. Но зенитки молчали, и прожекторы бездействовали. Это была обычная уловка фашистов.
Зуенко различил наконец стоянку самолетов Ю-88 и произвел прицеливание… Через 15 секунд бомбы будут сброшены. Оставалась четверть минуты! И в это мгновение десяток прожекторов разом вспыхнул на земле. Мощное световое поле ударило летчика по глазам, ослепляя его. Свет прожектора — это род оружия. Причем оружия не только оборонительного, но и наступательного. В войну бывали примеры тому, что летчик терял ориентировку, ослепнув от яркого света, и врезался в землю. Но это случалось только с неопытными летчиками, а Осипов воевал третий год. Чтобы не ослепнуть, он тотчас втянул голову в плечи и уткнулся лицом в приборную доску, оставаясь в таком положении до конца эпизода.
К прожекторам присоединились зенитки, первые же залпы легли близко и плотно. От взрывов самолет трясло и подбрасывало, но они летели, не маневрируя и не уклоняясь, чтобы выйти в расчетную точку сброса бомб. Это называлось слегка по-обломовски: «лежать на боевом курсе». Так они и лежали четверть минуты.
Когда же бомбы были сброшены, каждый продолжал выполнять свои обязанности. Осипов, чтобы вырваться из клубка разрывов, свалил самолет на крыло и заскользил вниз и вбок, а Зуенко продолжал неотрывно наблюдать за стоянкой Ю-88, чтобы видеть, как лягут их бомбы. И легли они вроде бы хорошо; спустя несколько суток разведка Северного флота подтвердит уничтожение двух вражеских бомбардировщиков. Но пока что им не до радости. Надрывая битые моторы, самолет на последних оборотах тянет домой, свистя полученными пробоинами, как сотня старьевщиков в свистульки…
Лишившись самолета Осипова, группа Илов продолжала выполнять боевое задание.
Гаммерфест — заполярный норвежский городок, расположенный на острове у горловины Альтен-фьорда. До войны у его причалов стояли рыбацкие сейнеры, а по берегу штабелями громоздились бочки с треской и сельдью. Гитлеровцы позаботились о переменах. Гаммерфест стал принимать к своим причалам боевые корабли и транспортеры с военными грузами, а на картах его стали обозначать как военно-морскую базу.
Гаммерфест открылся в ошеломляющем, позабытом сиянии электрических огней. По-видимому, долгое ненастье разнежило гитлеровский гарнизон до беспечности. Для штурманов эта иллюминация была истинным подарком судьбы. Полет над морем протекал без всяких визуальных ориентиров, а за два часа ошибка в исчислении места могла накопиться солидная. Теперь гора с плеч…
Воздушная дорога у Гаммерфеста раздваивалась. Тройка Илов отвернула, чтобы сбросить бомбы на порт. Эти три самолета отвлекали на себя и внимание постов воздушного наблюдения. Под прикрытием переполоха в Гаммерфесте, где возникли сильные пожары, последние два Ила проникли в воздушное пространство над Альтен-фьордом.
Эта пара выполняла особое задание.
Гористые берега Альтен-фьорда тянутся с севера на юг на сто с лишним километров. Высокие и крутые, они хранят покой его стылых вод. Здесь не бывает бурь, потому что самый сильный ветер не успевает развести волну в его теснинах, а океанские валы не проникают в него, дробясь о тысячи островков и скал шхерного лабиринта. Но судоходный фарватер столь глубок, что по нему беспрепятственно проходят крупнейшие корабли.
Стоянка в Альтен-фьорде была назначена «Тирпицу» по ряду причин. Здесь он находился на кратчайшей прямой от арктических коммуникаций СССР. Здесь не могло быть, считало германское командование, лишних глаз — в этой норвежской глубинке каждый новый человек привлекал к себе внимание, а коренное население было малочисленно. На берегу Ко-фьорда, этого ответвления от могучего ствола Альтен-фьорда, до войны ютилась рыбацкая деревушка, самым заметным строением которой была каменная церковь. Ко-фьорд и стал берлогой для «Тирпица» и эскадры надводных кораблей.
Еще одним, пожалуй, наиважнейшим аргументом в пользу такого базирования была удаленность этого скандинавского захолустья от английских аэродромов. Стоянки в Тронхейме и Нарвике являлись опасными. Тяжелые бомбардировщики типа «Ланкастер», взлетев где-нибудь в Шотландии, способны были нанести удар по этим стоянкам и вернуться на свои аэродромы. До Алтьен-фьорда их боевой радиус не дотягивался, что вполне устраивало Редера и сменившего его Деница. От аэродромов Северного флота Ко-фьорд отстоял на 450—500 километров, но этот флот не располагал собственной бомбардировочной авиацией дальнего действия.
Более безопасной стоянки для «Тирпица» отыскать было невозможно.
Ночь выдалась без луны, темная. Летчики недолюбливают такие ночи: в течение долгого времени пилотировать машину по приборам трудно. Возникают иллюзии крена, показания приборов кажутся подозрительными. Но старший лейтенант Платонов, командир головного бомбардировщика, хорошо владел и собственными нервами, и самолетом.
По кабинам экипажа разносилось штурманское бормотание:
— Это что, радисты! Где вода? Какими видите очертания берегов? Что на воде наблюдаете?
Штурман, старший лейтенант Владимиров, работал, лежа ничком в своей прозрачной носовой кабине. Так было удобнее различать сливавшиеся в тускло-темную мглу сушу и воду. Фьорд, проплывая внизу, дробился на острова, заливы, протоки, ветвился в обе стороны бухтами — и как ни сличай эту путаницу с картой, все равно что-то до конца не совпадает. Владимирова беспокоила мысль, что он пропустит Ко-фьорд или не сможет обнаружить «Тирпиц». Так что стрелку-радисту и радисту было приказано в случае чего не зевать, а сразу докладывать.
Время шло, никаких целей никто не наблюдал, и в глубине души Владимиров начал даже сомневаться, а по тому ли фьорду они пролетают, хотя допустить такой путаницы он вроде бы и не мог. Но чем черт не шутит…
«Мысленно и по карте снова и снова я сверял очертания берегов и вновь и вновь убеждался, что ошибки быть не должно, — напишет об этих минутах спустя сорок лет Михаил Григорьевич Владимиров. — И тут впереди я заметил изменение тона окраски и какие-то пунктирные линии на воде, а потом несколько слабых огоньков. Спустя минуту я различил довольно солидную веретенообразную фигуру.
— Радисты, что видите под собой?
Они подтвердили: корабль.
— Командир, вижу цель!
Все расчетные данные уже были введены в прицел. Теперь нужно было выдержать исходные…
— Командир, скорость?.. Высота?
Он быстро ответил. Я тут же приступил к боковой наводке самолета на цель и с волнением «загнал» цель на курсовую черту прицела. Конечно, не такое это было волнение, чтобы «пот выступил на лбу», как часто пишут. Нет, просто все движения и слова стали четкими, краткими и во всем существе моем была радость, что цель обнаружена и вот она в прицеле. Главное теперь — не промахнуться!
После нескольких поворотов самолета цель пошла по курсовой черте прицела. «Так держать!» Костя «зажал» самолет так, чтобы он летел не шелохнувшись. Я нажал кнопку «Сброс» — САБы полетели к цели. Дело сделано. Ждем, идем по прямой. Цель ведет себя тихо, два огонька горят по концам «веретена». Корабль стоял в метрах 40—50 от западного берега в направлении север — юг. С трех сторон по морю он был окаймлен пунктирной линией, отстоящей от корабля примерно на 60—70 метров. Видимо, это были боно-сетевые заграждения. Кроме крупного корабля, под берегом стояли еще два или три корабля меньших размеров.
Как только осветительные бомбы сработали, сразу погасли на корабле огни, а сам он стал прекрасно видимой целью.
Вторым заходом я сбросил бомбы по освещенной цели. Первые две взорвались, не долетев, остальные перелетели. Сама серия перекрыла цель, но кораблю повезло: он оказался между разрывами двух бомб, из которых одна взорвалась вплотную у левого, а вторая также вплотную у правого борта. Интервал оказался чуть больше, чем ширина корабля… об этом и доложили на КП командиру полка. Так хотелось слетать вторично на эту цель, но были другие задания. Вот все, что я могу вам написать».