- Поостерегись, Евстигней, - сказал он, - войско кахана Бату окружило Торжок. Город долго не сможет продержаться, и путь на Новгород будет открыт. Я не хотел в доме говорить - пугать твою жену и детей.
- Спасибо, боярин, что предупредил. Да что нам-то бояться? Мы люди мирные.
- Мой совет - беги, пока не поздно, - возразил боярин. - Они никого не щадят. А там как знаешь… Бог в помощь!
Евстигней долго, не отрываясь смотрел вслед всаднику, поскакавшему по дороге на Торжок.
Солнце уже опускалось где-то за правобережными холмами, когда на льду Полы появился маленький отряд Александры Степановны. Недавно была метель, и реку занесло снегом, так что только конь Бирюка, на котором он часто бывал в этих краях, уверенно отыскивал дорогу. А за ним уже шли все остальные. Именно поэтому никто не услышал топота копыт тяжелого буланого жеребца, пока не заржали кони, почуяв друг друга.
Оглянувшись, Александра увидела, что это рыцарь Иоганн, а с ним Митрофан, который, красуясь, правил упряжкой, стоя у самого передка, щелкая кнутом и лихо гикая, но сани были тяжело нагружены, и лошадь тащила их с трудом. Рыцарь вел в поводу еще и коня Александры.
- Ты, дядя Иоганн? - обрадовалась и удивилась боярышня. - Как ты здесь оказался?
- Ex mero motu - по собственному желанию, - улыбнулся Штауфенберг, наклонился с седла и помог Александре водрузиться на иноходца, сила, скорость и выносливость которого недавно спасли жизнь Митрофану. - Ex mero motu, дитя мое, - повторил Штауфенберг.
- Зачем ты наклонялся за мной, дядя Иоганн, - смеясь, спросила Александра, - ведь я уже давно не та маленькая девочка, что когда-то играла у тебя на коленях.
- О, это гораздо легче сделать было, чем с коня в тяжелых доспехах слезать, чтобы моего воеводу приветствовать. - И он с преувеличенным почтением снял шлем и склонил голову.
- Воеводу? Что это значит?
- Ты же теперь воеводой отряда разведки стала, в который и я отныне вхожу. Я ко всему готов, дочь моя, - учтиво сказал рыцарь. - И ты скоро в этом убедиться сможешь…
Только поздно ночью услышал Евстигней громкий лай собак и лошадиное ржание. Они с Марфой не спали, все ждали приезда боярышни Александры Степановны. Дети мирно посапывали во сне, лежа на широких полатях над печкой.
Это и вправду была Александра со своими спутниками. Евстигней встретил ее на крыльце, проводил в дом и первым делом отдал грамотку, а сам вернулся и стал помогать распрягать коней и задавать им корм.
Марфа достала из печи, несмотря на позднее время, еще теплую кашу, а боярышня подошла к светцу поближе, так и не сняв своей шапки и кожуха, и начала читать при слабом колеблющемся свете лучины, с трудом разбирая слова, процарапанные на бересте.
Изба постепенно заполнялась рыбаками и охотниками, которые не забывали перекреститься на образа и отвесить низкий поклон хозяйке. Трефилыч даже перекрестился и поклонился на все три стороны, в то время как рыцарь Иоганн только слегка склонил голову, приложив руку сначала ко лбу, а потом к груди.
Усаживаясь за стол, гости старались не шуметь, чтобы не разбудить детей, но старшая Аксинья, или Ксюша, как ее все кликали, перевернулась на живот, свесила голову с полатей и с интересом разглядывала прибывших, тараща со сна голубовато-серые круглые глаза, похожие на материнские. Особенно понравились ей золотые шпоры рыцаря, которые поблескивали и позванивали при каждом его шаге.
Прочтя грамоту, Александра показала ее Иоганну, и они стали тихо о чем-то совещаться.
Евлампий и Афанасий притащили мешок с новгородскими угощениями. Ужинали, беря руками кто что хотел: пареную репу, пироги с грибами; кашу из большого дымящегося горшка, загодя изготовленную Марфой в ожидании гостей, ели деревянными ложками строго по очереди, подставляя под ложки ломти хлеба, чтобы не закапать столешницу. Штауфенберг помедлил было, но, вздохнув, и своей деревянной ложкой зачерпнул из горшка вслед за Александрой.
Больше всего из новгородского угощения приглянулся хозяйке пирог с грибами, потому как ее Евстигней, который чуть не помер в детстве, отравившись грибами, ни жене, ни детям не разрешал их собирать, считая, что все какие ни на есть грибы на свете - ядовитые поганки. Евстигней так к пирогам и не притронулся.
Трефилыч был поражен:
- Гриб, да ведь это самая еда! Особливо солененькие, да прямо из бочки. Взять хоть рыжики али грузди. Ешь - не хочу…
Евстигней только мотал головой, и было видно, что никакими уговорами его не пронять.
Пока шел этот спор, Александра усадила около себя Марфу и стала ей объяснять, какая помощь от нее потребуется:
- Надобно нам будет с тобой, хозяюшка, сшить двенадцать белых балахонов для меня и моих сотоварищей.
- А из чего шить-то будем? - удивилась Марфа.
- Полотно у нас с собой.
- Тогда пошьем, почему не пошить, и Ксюша поможет… Только зачем это тебе, боярышня?
- Для скрытности, чтобы нас на снегу сразу видно не было. Кто мог знать, когда мы на рыбалку собирались, что враг уже под Торжком…
- Значит, правда, - тихо сказала Марфа, и яркие краски, разлитые по ее лицу, как-то сразу поблекли. - Евстигней сказывал, что его проезжий боярин предупредил, чтобы мы здесь не оставались… Значит, правда… - повторила она и с глубокой тоской взглянула на спящих детей.
Пока Александра тихо совещалась с Марфой, Трефилыч, слегка разомлевший от еды, которой Евстигней потчевал гостей, изрядно разошелся и пустился рассказывать разные истории о своем житье-бытье, о том, что он повидал на своем веку.
- Всякий человек по-своему слова произносит, - говорил он. - Вот рыбачил я как-то на Оке, да, по правде говоря, где я только не рыбачил! Так про тамошних жителей даже поговорку сложили: «У нас в Рязани грябы с глазами, - их ядят, а они глядят».
- Цто верно, то верно, - засмеялся Евстигней, - цто с них взять. На Низу акают, в Рязани якают, в Ярославле окают.
- А новгородцы цокают, - улыбнулся Иоганн. - Верно? Интересные истории твои, Игнат Трефилыч, прекрасно слушать, только нам сейчас греческий огонь делать надо, а Евстигнею для него горшки готовить.
- А где же я их обжигать буду? Горн-то под снегом…
- Ты мастер - тебе и решать.
- А какие они должны быть, горшки эти? Какой величины, какого вида?
- Круглые, с мой кулак величиной. В середине дырочка быть должна. Мы через нее огненную жидкость заливать будем, а потом наглухо заделаем.
- А сверху ушко, чтобы шнур продеть, - добавила Александра.
- Такие можно, пожалуй, и в домашней печи обжечь, как я свистульки да игрушки в ней зимой обжигаю.
- И сколько тебе на это времени понадобится? - спросила боярышня.
- А сколько их нужно?
- Наших запасов штук на двадцать хватит, - ответил рыцарь.
- Что же, к заутру готовы будут, если поможете дрова колоть да носить.
- Вот и хорошо, - обрадовалась Александра. - Тогда, Бирюк, мы успеем еще с твоими охотниками Ильину горку подготовить для полетов.
Дрова рубить вызвались Илья и Миша. Когда они надели кожухи, опоясались веревками и, заткнув за пояс топоры, выпрямились во весь свой рост, щуплый Евстигней забеспокоился:
- Смотрите, богатыри, вы мне весь березняк не переведите, а то размахается сила молодецкая, так вокруг меня голое место останется.
- Не боись. Мы твою рощу не тронем, дальше в лес пойдем.
- Ну, то-то!
Митрофан принес штуки полотна, и Александра с Марфой тут же приступили к работе: Ксюша достала из ларя тщательно завернутые в тряпицу большие ножницы, про которые знала загадку - «Что такое: два кольца, два конца, посредине гвоздик?», материю разложили на том же столе, где недавно вечеряли, и стали кроить. Остальные улеглись спать кто на лавках, кто на полу, накрывшись овчинами. Митрофан устроился так, чтобы не спускать глаз с Александры, но усталость взяла свое - ведь он не спал почти двое суток. Однако образ синеокой красавицы не оставлял его и во сне. Казалось, она стоит совсем рядом, но когда он протягивал руки, то касался не плоти, а воздуха, и это было так страшно, что Митрофан невольно вскрикивал. Услышав его стон, Марфа не забывала каждый раз перекреститься.