…Сыргие попытался отогнать воспоминания: ему столько нужно обдумать… Дождаться бы темноты, а там…

Внезапно он остро ощутил безмятежный покой ночи: казалось, только в это мгновение все вокруг полностью погрузилось в тишину, так что можно было явственно услышать дыхание спящего леса.

«Не умру, ни за что!» — пронеслась в голове мысль, положившая конец прежним опасениям.

И снова воспоминания…

…На заре, как предупредила тогда, в его каморке, Илона, он встретился с Зуграву. Тот был в хорошем настроении, выглядел бодро, по–военному подтянуто. Он взял Волоха за руку — прямо тут же, на улице, и непринужденно, нисколько не таясь, даже не понижая волоса, сказал:

 — Держись увереннее, парень, не опускай голову. Не забывай: мы у себя дома! Это во–первых… Во–вторых, сронно передавай дела, которые связывают тебя с этим городом. Вот так… Между прочим, с какой‑то частью людей я уже в контакте. Не сердись — не было времени поставить в известность, торопят события… Подробности дела тебе должна была сообщить Илона… А теперь скажи, пожалуйства, чья это работа — крушение поезда с гитлеровскими солдатами? Впрочем, по глазам вижу: ты ничего не знаешь… Даже понятия не имеешь!

Он остановился посреди дороги, протянув крепкую руку, и в этом движении была приподнятая торжественность.

 — Руководство посылает тебя на задание. Как ты думаешь: это решение что‑то означает? Означает! А именно: дело поручается тебе не только потому, что за тобой следят ищейки. Прежде всего — потому что полностью заслуживаешь доверия… Одним словом, — он резко понизил голос, — предстоит отъезд, очень интересная и, насколько известно, ответственная миссия.

В его глазах, слегка затуманенных грустью, даже в том, как он замедлил — чисто машинально — шаг, Волох увидел искреннюю, идущую от сердца зависть.

 — Подробностей пока сообщить не могу, — продолжал Зигу. — Но скоро все узнаешь, так чаю немного потерпи. Пока ж суд да дело, сдавай с рук на руки своих баптистов. Всех поголовно. — Он негромко рассмеялся. — Как можно скорее познакомь с кельнером, точнее, с обер–кельнером Тудораке. Нагрузка, которая легла на него, оказалась чертовски трудной, это мне известно, и все ж дело провернули отлично.

 — Ясно. Но вместе с тем бдительность есть бдительность, — сказал Волох.

 — Не спорю. Но она как раз и должна предотвращать разобщенность — предотвращать, а не вызывать! Разве может быть более страшная опасность для партии, чем изолированность одного коммуниста от другого? Ну да ладно, если не видишь за деревьями леса, тогда действуешь только в силу необходимости, даже по принуждению… — Он внезапно спохватился, торопливо посмотрел на часы. — Что же касается железной дороги, табачной и обувной фабрики — тут полный порядок. То же самое скажу и про район кирпичного. Браво! Да, кстати, если не ошибаюсь, группа располагает шапирографом?

 — Нет, его никогда у нас не было, стараемся писать по–печатному, но от руки.

 — Как же так? Но где тогда взяли шапирограф люди, распространяющие «антирелигиозные» листовки? Это становится интересным! — Теперь Зуграву говорил с крайним удивлением. — Ну, а вы куда смотрели, почему не сумели узнать, кто автор этих проклятых листовок?

 — Пока не сумели. Хотя нужно, из‑за них получились осложнения с «братьями».

 — Так когда покажешь их? Собери и познакомь, ладно? Насчет дел на фронте — в курсе? Не очень? Опять не работает приемник? Земля крутится, жизнь идет вперед, а у нас нет даже времени оглянуться. И все ж оглядываться нужно, обязательно! Так когда все‑таки покажешь баптистов?

Сыргие ответил не сразу. Куда больше его занимали мысли о самом Зуграву. Прежде всего: где это он пропадал столько времени, почему и на этот раз явился неузнаваемым? Как‑то иначе разговаривает, по–другому держится, не говоря уже о кудрявой, в колечках, бородке, тщательно расчесанных волнистых волосах. Даже ходит по–особому — упругим, четким шагом. Одежда, казалось бы, самая обычная, однако производит впечатление военной формы. Еще бы… звездочку на берете, только ее не хватает! И красной повязки на рукаве, наподобие той, которую Сыргие увидел на нем в первый день войны, когда догорало зарево пожара. В движениях — раскованность, уверенность. Так и веет энергией, достоинством. Действительно чувствуется, что человек у себя дома.

 — Хотелось бы также знать, как обстоит с операцией «Зажженный светильник»? Трубку достали?

 — Ты и об этом знаешь! Но откуда? Хотя нет, все ясно, — задав вопрос, он сразу понял, что незачем ждать ответа. — Завтра вечером, устраивает? В конце рабочего дня. Если хочешь, назови место, куда за тобой зайти.

 — До меня дошли любопытные сведения насчет вашей сестры Параскивы. Не может ли она и меня взять на работу? — Затем задал еще один вопрос: — А у тебя есть специальность? Что‑то не могу вспомнить, чем занимался до войны?

 — Тянул кота за хвост, — улыбнулся Сыргие. — Один день — жестянщик, второй — маляр, обойщик.

 — Значит, универсал? Что подворачивалось, то и делал? Но без специальности, без знаний человеку трудно выпрямиться во весь рост.

 — Совершенно верно, — поспешно согласился Волох, чтоб Зигу не вспомнил невзначай свои же слова, сказанные тогда, во время пожара. — Значит, как насчет завтрашнего дня? Устраивает — после работы? — вернулся он к конкретным делам. — Получай наследство…

 — Наверно, тебе не стоит тратить время и заходить за мной — попробую явиться сам. Договорились? — Внезапно он поймал на себе испытующий взгляд Волоха. — Оставь, оставь, хоть ты не прощупывай меня. Или тебе показалось, будто уже встречал кого‑то с этим перебитым носом? Тот и есть настоящий Зуграву, этот же, что стоит перед тобой… Кстати, зовут меня сейчас… — Он перестал улыбаться. — Бородка тоже ничего не значит. Если намозолит глаза, в любую минуту можно сбрить. Куда труднее дождаться, пока отрастет. Если же вспомнить разговор о специальности… Я и не думал забывать его. Видишь ли… — Он дотронулся до плеча Волоха и проговорил на ухо: — «Марш, марш вперед, рабочий народ!» — Потом собрал в ладонь колечки бороды, но не для того, чтобы пригладить ее — напротив, еще сильнее спутал кудрявые завитушки. — Ничего не поделаешь, пришлось подключить к разговору песню. Потому что ты таким странным взглядом посмотрел на меня… Угадал, верно?

 — Да, угадал, — подтвердил Волох. — Тогда, если хочешь знать, было намного легче, чем сейчас. Кому хочется, чтоб его раздавили, как муху на стене? Хочется такой жизни, такой… Действовать, а не ждать, когда раздавят!

 — Ты везучий парень, да, да. Знаю, что говорю! Мне тоже когда‑то везло… Таким, как мы, не посылать на задания — идти самим… Когда‑то везло и мне, но теперь закрутилось по–другому…

XXIV

…Уже высыпали в небе первые звезды — предвестницы ночи. Он сидел на самой верхушке дерева, машинально сорвав и поднеся к губам хвойную ветку, вдохнул сладковатый аромат и внезапно почувствовал, что его словно бы отбрасывает в другой мир — мир детства, родительского дома.

В ушах снова раздалось невнятное, еле слышное жужжание песни:

Он закрыл глаза. На этот раз не потому, что снова начал поддаваться дремоте. Сонливость больше не мучила его…

Он должен выполнить задание, которое поставил перед группой Зуграву, и сообщить результаты на следующий день.

И вот он заходит, как наметил заранее, в пекарню к Илие Кику. Застает его склонившимся над большим корытом теста и, не слишком таясь перед другими рабочими, просит уделить несколько минут. Они оказываются в каморке, служившей бригадиру складом.

 — Я предупреждал, что когда‑нибудь загляну. Ну, рассказывай, как дела. Собственно, о том… — Он не совсем точно представлял, с чего начинать разговор.