— Ладно, не буду, пускай остаются! Только знаете почему захотелось избавиться? Не со страху, что будут вырывать фашисты. Как раз наоборот! От храбрости, которая отныне крепко во мне засела. Так, так, люди добрые и товарищи! Ну ладно, пора ложиться спать. Завтра в это время, насколько известно, будет не до сна… За час до рассвета, да, брат Сыргие?.. Конечно, мы с тобой «братья», а как же, — все еще не мог успокоиться Хараламбие. — Ты побежишь куда следует, увидишься… тоже с кем следует, так что смотри не опаздывай! Понятно, о чем говорю? Можешь и этого товарища взять для прикрытия, — он показал на Зуграву, собиравшегося уходить и теперь пожимавшего каждому на прощание руку.

 — Не нужно, туда я сам могу пойти, — радуясь совету «брата», ответил Волох. — Хорошо бы взять его на работу к нам в мастерскую.

 — А чего ж: подойдет, если знает ремесло.

 — Не сомневайтесь, — проговорил один из рабочих, стоявших на страже у дверей. — Кулаки железные, да и сам, видите, какой. Настоятельно советую.

 — Лишь бы захотел. Он — из наших, сразу видно, — подхватил другой, махнув рукой в сторону верстака, у которого недавно стоял Зуграву. — Сами видели, как жалеет инструмент…

 — Если и по кулакам подходит, и по душе, значит, поговорим с сестрой Параскивой, и считай, дело сделано.

Зуграву ждал Сыргие во дворе.

 — Что скажешь насчет… этого моего припадка красноречия? — слегка подтрунивая над собой, спросил он. — Не показалось, что уже с первой встречи с ними готов превратиться в проповедника? Как‑то сразу настроился на такой лад, едва ощутил обстановку мастерской, заглянул в лица… Ох эта наша жизнь за семью замками!.. И все‑таки как много значит слово! Какое мощное оружие! Теперь только одно остается: дать клятву, что не возьмешь в руки огнестрельного. — Он добродушно рассмеялся. — Не принимай, конечно, всерьез.

 — Отчего же? Не знаю, как насчет огнестрельного, но несколько гранат они и в самом деле достали.

 — Кто это «они»? Вот эти «братья» баптисты?

 — Йоргу и Хараламбие можно с полным основанием считать товарищами… Хочешь посмотреть мою отшельническую келыо?

 — Отшельническую? — как бы удивившись, переспросил Зуграву. — Очень жаль, как раз завтра я должен возвращаться в Кишинев, иначе зашел бы. Покажи отсюда, где она. Кстати, ты и сам не очень задерживайся… Который час? Впрочем, все равно… Сообщи только пароль, чтоб за час до рассвета можно было выйти вместо тебя. На операцию «Зажженный светильник».

 — Но почему вместо меня? — с недоумением спросил Волох. — Надеюсь, ничего непредвиденного не случилось?

 — Случилось, парень, и какие еще события могут произойти… Между прочим: тебе приходилось прыгать с парашютом?

 — С какой стати? — Волох даже растерянно заморгал глазами. — Но если понадобится, прыгну!

 — Видишь ли, бороться только оружием слова недостаточно. Короче говоря: партия решила вручить тебе другое оружие.

 — Неужели на фронт? — точно ребенок, обрадовался Волох.

 — Что‑то в этом роде. Как видно, ты действительно родился под счастливой звездой… Поэтому без сожаления передавай мне операцию «Зажженный светильник». Итак, запоминай — прямо сейчас, — где и как сможешь встретиться с Илоной…

 — С кем, с кем? — У Волоха вытянулось лицо.

 — Ты стал плохо слышать, что ли? Или не доверяешь своей памяти? — насмешливо проговорил тот. — Тогда ничего сейчас не скажу. Координаты операции сообщишь завтра, что ж касается Илоны, то я полагаю, найдешь ее и без моей помощи, не правда ли? От нее и узнаешь все, что нужно.

 — Координаты… — Волох обеспокоенно завертел головой — сейчас он уже полностью пришел в себя — и торопливо посмотрел на часы. — Ты их получишь обязательно… Сейчас я должен вернуться к ним. Завтра тоже весь день буду занят, очень! В особенности вечером.

Они торопливо попрощались и разошлись, каждый в свою сторону.

А что делал в это время Хобоцел? О, Хобоцел… он превзошел самого себя. По его убеждению, операция «Суп с потрохами» прежде всего должна была проявить «шик» и «высокий стиль» приемов борьбы. Когда Волох накануне только заикнулся, может ли он, Хобоцел, устроить в железнодорожном ресторане такую потасовку и драку, чтоб ноги полицейского не осталось у железнодорожного полотна, он сразу же сообразил, что дело нешуточное, что тут пахнет не «легкой промышленностью», а взрывчаткой. И немедленно предложил привести на вокзал гурьбу подвыпивших людей — из постоянных клиентов ресторана, разодетых во фраки и сопровождаемых официантами, гнущимися под тяжестью корзин с уложенными на лед бутылками. И чтобы за ними тащилась ватага музыкантов со скрипками, барабанами, трубами… Но Волох круто оборвал его и заявил, что он не нуждается в оперетте, что все должно быть конкретнее и проще…

И вот в указанные Волохом час и минуту Хобоцел приступил к делу. Для этого ему потребовалось не более пяти–шести постоянных и самых надежных клиентов. Не более пяти–шести, для начала. Но потасовка, которую они устроили в ресторане, вскоре превратилась в такой всеобъемлющий кулачный бой, что все до единого полицейские со всего узла сбежались как угорелые…

В это самое время Волох шагал в темноте по безлюдному полотну, по шпалам.

Какой воздух, какое благоухание! Волох с наслаждением вдыхал запах раскаленного угля, смешанный с «ароматом» мазута и даже гальки среди шпал. Рельсы уходили вдаль, отблескивая в ночи. Куда? Куда‑то, где небо сливается с землей, куда устремлялись сейчас все помыслы Сыргие.

Он ни на секунду не сомневался в удаче… Ведь все было заранее взвешано и рассчитано. Эшелон, груженный войсками противника, будет уничтожен взрывом собственного груза…

Волох ощущал, как под его руками рельсы словно разогреваются, раскаляются, как пробегает по ним вибрирующий металлический звон. И ползком–ползком стал отступать. Дело было сделано, гайки раскручены, рельсы раздвинуты…

Последовавший вскоре взрыв, когда Волох находился в своем укрытии в безопасности, был настолько оглушителен, что Сыргие вынужден был заткнуть себе уши. Но только на считанные секунды. Потому что хотелось слушать его до конца, запечатлеть в памяти навсегда, чтоб наслаждаться этим воспоминанием всякий раз, когда в жизни ему будет трудно…

XXII

Лето было в разгаре. Земля — зеленая и желтоватая: созревали хлеба. Илона и Сыргие смотрели на зреющие поля из окошка самолета — летели на задание, получив четкие инструкции. Их тщательно подготовили, снабдили всем необходимым, и вот настала пора выполнить приказ командования. Кажется, совсем еще недавно, попрощавшись с Зигу Зуграву, переходили ночью линию фронта, к счастью, благополучно прибыли на место, где их ждали, и вот уже предстоит прыгать с парашютом, также ночью, над территорией, занятой противником.

Сначала — прыжок с парашютом; что нужно было делать потом, они знали. Пока же предстояло несколько часов лететь в самолете, и Илона повторяла текст документа, написанного на венгерском языке, хранившегося у Сыргие в запечатанном конверте. Временами она обращалась к Волоху, проверяя, не успел ли тот забыть немногие венгерские слова, которые с грехом пополам заучил за сравнительно короткое время: язык — хоть кол на голове теши! — никак ему не давался.

 — Старайся держаться поближе ко мне. Пока не найдем более или менее надежного укрытия. Стоит тебе увидеть венгра, как сразу становишься тугим на ухо, — методично наставляла она, стараясь говорить подчеркнуто бесстрастно. — Вообще‑то венгры — замечательные ребята, только любят, чтоб говорили с ними на их языке… Что такое «кеньер»?

 — Это просто, — сухо ответил Сыргие. — Хлеб.

 — Йо эйштет киновок? — И сама же ответила: — Добрый вечер. Кесенэм сейпен, лоньи?

 — Большое спасибо, дорогая! — выпалил он одним духом и обреченно вздохнул.

 — Кое‑что тебе дается без всякого труда, — она наконец‑то улыбнулась.

 — В конце концов, вряд ли придется болтать с ними по–пустому. — Он осмотрел пистолет, нащупал у пояса гранаты и в это мгновение мало чем напоминал ответственного группы, каким был совсем еще недавно. — «Переговорами» занимайся ты. Мне бы передать пакет и… А висэнт латаш, кишасонь![1]