Незнакомец, восседая на колченогой софе, в упор с любопытством рассматривал Жиля. И Жиль сидел и молча позволял рассматривать себя, как будто даже поворачивался под властным взглядом то прямо, то чуть боком. Конечно, сидеть так было глупо. И кто был этот самозванец, занявший кабинет профессора ди Эвора, кабинет, на котором было обозначено, что он принадлежит Эвору, и указаны все его регалии? Почему он даже не представился? И зачем понадобился ему Жиль? Может быть, это наконец тот, кто вызвал его в столицу? Возможно, сам Советник? Но нет, этот больше всего похож на путешественника, вернувшегося откуда-нибудь из Африки… Но кто бы он ни был, ему, во всяком случае, следовало представиться. А если он сам этого не понял, Жиль вынужден будет осведомиться об имени:
— Простите…
Глаза незнакомца усмехнулись. Это были большие чуть навыкате глаза, усмешка сидела в них где-то внутри.
— Нет, это я должен просить прощения. В последний раз мы виделись с вами в четверг. Я не ответил тогда на ваш поклон. Прошу извинить: по четвергам я бываю не в форме…
Жиль вздрогнул: ну как он мог не узнать? Это лицо с резким раздвоенным подбородком, он помнил его по портретам в школьных учебниках. Это был Норман ди Эвор.
Глава 5
В парадном кабинете ди Эвора в стенной панели из карельской березы была маленькая дверка, почти потайная. Она вела в мастерскую профессора. Почему шеф выбрал именно его? Этого Жиль объяснить не мог. Консельюш и Браганс — старые соратники, но работать он пожелал с Жилем. Это произошло фактически в первый же час знакомства. Странно, ведь ди Эвор вряд ли даже слышал о нем раньше. Вызвал Жиля, во всяком случае, не он. Он просто не имел на то власти…
Но первый же час показал, что сработаться они смогут. В тот день Жиль впервые помогал профессору обрабатывать ленты. Они стояли, наклонившись над термостатом, профессор — ближе к книжным полкам, Жиль — касаясь боком шкафчика с химикалиями. Хотя, где в этой мастерской хранятся химикалии, Жиль тогда еще знать не мог. Ди Эвору понадобилась нитрокраска — номер на краю ленты немного был смазан.
— Мне не дотянуться. Будьте так добры, коллега, в шкафу у вашей ноги… — Тут шеф обернулся, чтоб сориентировать Жиля еще и жестом. Но Жиль, не дождавшись слов, уже протягивал ему нужную баночку.
С тех пор прошло почти два месяца. И для этого срока они притерлись друг к другу совсем не плохо. Правда, это касалось в основном экспериментов. Тут они были как две руки одного тела, вернее Жиль превращался во вторую пару рук Эвора: "проводничок" Жиля срабатывал исправно.
Так обстояло дело с работой над экспериментом. Что касается остального… ну, тут можно было сказать, что они друг друга не раздражали. Более сильный телепат, Эвор просто отключал "проводничок" Жиля, как только заканчивался очередной опыт. Они ни разу об этом не говорили, просто Жиль видел: профессор знает про "проводничок", знает и отключает. При этом зеленоватые выпуклые глаза чуть усмехались…
Они почти друг друга не раздражали, они все еще друг к другу приглядывались. Манера приглядываться была у них очень разная. Ди Эвор делал это не всегда, чем-то вдруг отвлекшись, забывал Жиля на целые дни, а вспомнив, смотрел в упор, чуть прищурясь. Жиль же следил за шефом, стараясь делать это не так уж явно, а сам ни на минутку не упускал его из виду. Тут он чувствовал себя сильнее: наблюдать он умел! И было что наблюдать. Жиль работал с ди Эвором почти уже два месяца и знал теперь то, что знали в столице все: по понедельникам, вторникам и средам знаменитый психобиолог Норман ди Эвор существует в своем натуральном виде. Со средины среды он начинает сдавать. В четверг профессора уже нет, есть лишь грузный мешок, как раз такой, каким увидел его Жиль в тот первый раз.
Каков профессор с вечера четверга до утра понедельника — это не известно никому.
Но в понедельник он является свету помолодевшим лет на полсотни.
Среди уборщиков и слесарей команды Малин ходит слух, что старый слуга хоронит ди Эвора по четвергам в семейном склепе. Хоронит в четверг и воскрешает в понедельник.
Если это так, то лучше бы ему хоронить профессора в среду.
Но нельзя: в четверг Эвор обязан бывать на службе.
Говорят, министр внутренних дел ди Визеу предупредил короля, что если ди Эвор позволит себе гулять еще и по четвергам, в стране пошатнется основа основ — дисциплина. А тогда и вообще ни за что нельзя поручиться.
Еженедельное омоложение Эвора было абсолютно достоверно — Жиль видел это сам.
Другой достоверный факт заключался в том, что никаких объяснений по этому поводу профессор не давал. Не давал, и все. Только наклонял гривастую голову и усмехался своими выпуклыми глазами.
Это невероятно: существует способ омоложения, он открыт, его применяют, всем об этом известно, и все спокойно спят, не пытаются выведать!
— Что вам известно об омоложении шефа? — вскользь спросил Жиль коллег.
Небрежный тон вопроса не обманул никого, Глориа Фонте сказала коротко и ясно:
— Не лезь не в свое дело.
Браганс присвистнул:
— Послушайте, восходящая звезда, оставьте эту тему, пока у вас целы мозги.
Сим Консельюш улыбнулся:
— Милый Жиль! Через это прошел весь город: академики, полиция и частные детективы.
— Ну и как?
— А никак. Это увлекательнейшая загадка. Три биолога и один писатель-фантаст лежат в психолечебнице. Остальные стали благоразумнее.
В общем-то, они были правы. Они даже не подозревали, как они правы: свихнуться тут было раз плюнуть. То, что произошло с Жилем в саду загородного дома профессора Нормана ди Эвора, напоминало горячечный бред.
…В вечер того четверга Жиль засел в кустах за профессорским забором. На слежку он решился не сразу, сначала была эпоха вопросов:
— Шеф, вы верите в птицу Феникс?
— Шеф, давайте встретимся в пятницу…
Это были грубые и просто глупые провокации: Эвор не из тех, кому задают вопросы. Нежелательный ему вопрос застревал у собеседника в глотке, а он лишь усмехался… Жиль попадал в глупейшее положение. Но тут он был не властен: он уже не управлял собой. Любой разговор, любой самый маленький контакт заканчивался именно этим: намеком, пробным шаром, быстрым вопросом Жиля и усмешкой шефа в ответ. Но если в природе, в технике, черт знает где был способ омоложения — снадобье, втирание, заклинание, то нелепо требовать, чтоб биолог или даже просто нормально развитой человек закрыл на это глаза, просто взял и прошел бы мимо…
Жиль сидел за профессорским забором в кустах. Кусты были голые и мокрые, под плащ забиралась сырость. Он смотрел на освещенное окно особняка: ди Эвор удалился, поддерживаемый слугой, и теперь лежит, наверное, в своей спальне. И пролежит так всю ночь, сутки, а то и трое суток — до понедельника. За это время Жиль разбухнет от дождя, примерзнет к ограде, прорастет как куст. Но если шеф не выйдет из дома три дня. Жиль будет по крайней мере знать, что это происходит именно в доме… Конечно, сама по себе слежка — вещь не слишком красивая. Но должен же он хоть что-то сделать? Мучительное любопытство грозило перейти в манию…
Следовало признать, что кроме любопытства здесь было кое-что еще. Жиль будто шагал по болоту с завязанными глазами. А все столичные чудеса, похоже, сматывались с одного клубка. Так что начинать молено было с любой нити…
Еще одной побудительной причиной была Тат. Оценить свое истинное отношение к Тат Жиль не мог. Чаще всего он считал, что это корысть. Просто он хотел обосноваться в столице попрочнее… Ученым Тат была никаким, в лаборатории Эвора она лишь числилась, но, странное дело, в то время как ученые проводили работы, какие-то непонятным образом возникшие круги неученых лиц выносили приговоры качеству их работ, отнимали или предоставляли им средства на эксперимент, увольняли со службы, представляли к награде. Жиль не мог объяснить, как это выходит: он еще слишком мало жил в столице. Тат была действительным членом этого правящего общества.