Вот последовал ноябрь: опубликовали декрет о единовременном гражданском налоге и постановление об амнистии к пятой годовщине Октябрьской революции, прошли организация и проведение праздника, состоялись IV конгресс Коминтерна и II конгресс Профинтерна, трудовой и гужевой налог заменили денежным обложением, Дальневосточная Республика вошла в состав РСФСР. В декабре открылся III конгресс Коммунистического Интернационала молодежи, заседала Московская международная конференция по сокращению вооружений, состоялись X Всероссийский и I Всесоюзный съезды Советов, образовался Союз ССР. Обо всем этом следовало рассказать, подчеркнув политический смысл событий.

Что за сумбур! — подумает, пожалуй, иной читатель. Тут и ломбарды, и Коминтерн, и амнистия преступникам… Но на вещи нужно смотреть не только глазами сегодняшнего дня, а и переносясь в былое. Такое «двойное зрение» при чтении мемуаров просто необходимо, если кто-нибудь хочет вжиться в эпоху и постичь внутреннюю логику ее событий. Ныне советские люди во многом думают иначе, чем в 1922 год)'. Не та жизнь, не та обстановка. Тогда наших граждан волновало многое такое, над чем современное поколение даже не задумывается.

Когда, например, РСФСР пригласили участвовать в работе Лозаннской конференции, почти в каждой первичной партийной организации развязалась дискуссия, нужно ли принимать приглашение империалистов? Когда наши дипломаты поехали за границу, не один человек (кто — с теплой улыбкой, кто — с издевкой, а кто — и с недоумением) считал обязательным поделиться своими мыслями по поводу того, что советские государственные деятели, вчерашние борцы революции, сочли необходимым надеть «буржуйское платье» — давно, казалось, позабытый фрак. Зато я никогда не забуду накаленной атмосферы собраний, принимавших негодующие резолюции протеста против того, что некоторые страны отказались последовать советскому призыву о разоружении, провозглашенному на Московской конференции.

Рассказывать обо всем этом населению и вести агитационную работу было очень трудно, прежде всего из-за отсутствия необходимой материальной базы. Поэтому главным оружием агитации и пропаганды были выступления, горячее большевистское слово. Не раз случалось, что весь состав укома разъезжался по городкам и деревням уезда, чтобы в непосредственном общении с трудящимися донести до них голос партии.

На кого же мы опирались в нашей нелегкой работе? Надо сказать, что диктатура пролетариата была отнюдь не отвлеченной политической фразой, а практической реальностью. Именно от рабочего класса, его сплоченности и революционной решимости зависел тогда успех нашей агитации, результат воплощения в жизнь политики Коммунистической партии. Клинский уезд, слабо развитый в промышленном отношении, представлял в этом плане не очень благоприятную картину. В 1922 году в Клину имелось лишь несколько мелких предприятий: два кожевенных завода (бывший Назарова, 16 рабочих, и бывший Скокова, 45 рабочих), шелко-ленточная фабрика (бывшая Бузона, 124 рабочих), механический завод (бывший Чепеля, 56 рабочих), силикатный завод (бывший Тябликова, 27 рабочих), стеклозавод (бывший Орлова, 254 рабочих), колбасное заведение (бывшее Максимова, 5 рабочих), электростанция (16 рабочих), типография (12 рабочих), водокачка (7 рабочих). Ряд других предприятий бездействовал.

Больше рабочих имелось в уезде — около 5 тысяч, но все они были рассредоточены по волостям. Партийная прослойка даже среди рабочих была сравнительно невысокой. К началу 1923 года в уезде насчитывалось 446 коммунистов, из которых 282 жили в деревнях. Партячейка на среднем по размерам предприятии состояла обычно из пяти — десяти человек. Конечно, иной была картина, скажем, на Большой Высоковской фабрике, но это — исключение.

Особые трудности испытывали мы при проведении агитационно-пропагандистской работы на селе. Там первой нашей опорой служили сельсоветы. В 1923 году из 665 работников всех 168 сельсоветов только 23 являлись коммунистами И 26 — комсомольцами. Из 65 сотрудников 15 волостных исполкомов лишь 23 состояли членами РКП(б) и РКСМ. Остальные сельские большевики и коммунистическая молодежь жили в разных деревнях. Сплошь и рядом встречались селения, где совсем не было коммунистов. Политический актив в таких населенных пунктах мы создавали, ведя работу среди бедняков, а потом уже с его помощью старались вовлечь в любое дело остальную часть жителей.

Поднять общий уровень культурного развития, помочь скорейшей ликвидации неграмотности — это была также неотложная задача. Сельское население было в массе своїй неграмотным. Большое значение придавал поэтому агитпропотдел маленьким очагам культуры, распространявшим свет знания. До революции Клин не мог тут ничем похвастаться. Изредка клинский рабочий покупал билеты в «Электричку» (кинотеатр Беликова). Библиотека общества трезвости, в которой имелось до тысячи томов книг, и купеческо-дворянский клуб были ему, конечно, недоступны. Зато пролетарий мог свободно зайти в любую из пяти городских церквей и в любой из пятнадцати трактиров.

Взамен этих «культурных заведений» Советская власть постаралась даже в те трудные годы как можно скорее развить сеть подлинных очагов просвещения. В 1923 году в уезде насчитывалось уже 33 библиотеки (в том числе семь в Клину), шестнадцать изб-читален, два народно-крестьянских дома, восемнадцать клубов, пять театров, два кинотеатра, два музея. Выпускали разносторонне подготовленных рабочих и техников Владыкинское и Соголевское фабрично-заводские училища. Действовали помимо обычных детских школ до двадцати пунктов ликвидации неграмотности и одиннадцать школ для малограмотных.

В век торжества социалистической общественной системы, овладения космосом и ядерной энергией гордость автора данных строк, радующегося тому, что в Клину появился пятьдесят лет назад театр, может показаться наивной. Но нужно было пережить то время, чтобы понять, как непросто все это давалось, каких усилий стоило и во что обошлось! Когда во время одного из очередных отчетов я сообщил на укомовском заседании, что в Клинской партполитбиблиотеке имеется уже 2400 книг и насчитывается 145 читателей, мои товарищи долго и горячо аплодировали нашему общему успеху. Когда уком получил сведения, что в уезде каждая изба-читальня выписывает по пять газет, мы устроили по этому поводу коммунистическую вечеринку, прошедшую для нас как большой праздник.

Еще раз замечу, что в то время очень многое, к чему все сейчас давно привыкли, воспринималось иначе — острее. Наверное, тут сказывается некая историческая закономерность. Как наши деды удивлялись железной дороге, наши отцы — автомобилю, мы сами в молодости — аэроплану, а внуки ныне восхищаются межпланетным космическим кораблем, соответственно так же кое-кто из молодежи несколько иронически относился и относится к восторгам своих родителей. Такова уж диалектика истории, и ничего тут не поделаешь. Однако пережитое от того не меркнет, и каждая его частица, каждый факт обретают в результате лишь еще более рельефные черты, характеризуя собой дух своего времени, неповторимую атмосферу эпохи.

Вот выступаю я, например, в Клинской городской школе имени Законова. Меня слушают учителя, часть которых, пришедшая из дореволюционной школы, настроена по отношению к Советской власти скептически. После выступления сыплются вопросы, некоторые — с подковыркой или даже провокационного содержания. В ответ на один из вопросов привожу скромную цифру: в 1920 году в нашем уезде на каждые 1000 человек населения умирало 27, а рождалось 22, теперь же, то есть в 1922 году, умирает 24, а рождается 38. Гремит овация. Принимается правильная резолюция, а учителя все без исключения наперебой стараются после собрания пожать членам укома руки. Нас долго не отпускают — делятся своими планами.

Не стану скрывать, что гораздо труднее было вести агитационно-пропагандистскую работу в деревне. Кулацкая контрагитация — это было нечто такое, что мы ощущали повседневно и с чем постоянно встречались. Сплошь и рядом кулацкое злобное слово дополнялось не менее злобным делом. Временами я ощущал себя по-прежнему на фронте борьбы с бандитами, чувствовал себя бойцом огромной армии политических работников, сражавшихся за новое общество…