В конце июня в плен попал политический штаб Антонова — губернский комитет СТК, а на уцелевших от разгрома бандитов мы устраивали облавы в лесном массиве между Никольским Перевозом и Чернавкой. Было полностью ликвидировано так называемое «крестьянское ополчение». Уцелели только отдельные «личные полки» Антонова и осколки его армий в виде банд Кузнецова и Матюхина. С ними пришлось, правда, еще немало повозиться. Однако эта последняя страница истории разгрома антоновцев лежит вне данной книги: 2-й полк нашей кавбригады был срочно снят с операции и влит в Сибирскую кавалерийскую дивизию. Оказался, таким образом, в ней и я. А путь наш лежал еще в один район, пораженный бандитизмом, но уже за пределами РСФСР. Согласно военному союзу от 16 января 1921 года, существовавшему между РСФСР и БССР, и по просьбе правительства Советской Белоруссии мы должны были помочь очистить ее территорию от врагов.

То, что происходило тогда в западных уездах будущего СССР, тесно связано с разгромом банд Булак-Балаховича и Савинкова.

Антанта давала савинковцам ежемесячную ссуду в размере 17 миллионов марок. Булаковцы перешли в прямое подчинение польскому генштабу. И те и другие заключили с пилсудчиками соглашение о сотрудничестве и уже весной 1921 года держали наготове 13 тысяч бандитов. На территории Советской Белоруссии начали подпольно создаваться ячейки кулацкой партии «Зеленый дуб», поставлявшие кадры террористов. Их-то и использовали банды, посылаемые из Брест-Литовска. 21 июля 1921 года в БССР было введено военное положение. Нарастание же бандитской опасности привело к тому, что спустя полгода сюда пришлось направить Полномочную комиссию ВЦИК во главе с М. Е. Городецким. Белоруссия была разбита на шесть боевых участков, которые подчинялись Реввоенсовету Минского района. В его состав входили народный комиссар по военным делам Адамович, командующий армией РВС Уборевич, которого я незадолго до того видел в Тамбове, и председатель Чрезвычайной комиссии Ольский. Восточнее создали РВС Витебского района (тогда эта территория входила еще в РСФСР), войскамикоторого командовал Н. Е. Какурин, ранее являвшийся начальником штаба Тамбовской группы войск.

Здесь я вновь увидел начальника Сибирской кавдивизии Н. Д. Каширина. Он меня раньше лично не знал. Но я рассказал ему, что служил в Оренбурге и слушал там его выступления. Герой красного казачества, обычно суховатый, сдержанный человек, он очень тепло отозвался о действиях курсантов кавалерийского училища и заметил, что бузулукский и тамбовский опыт, конечно, вскоре пригодится. Я в этом быстро убедился. Сначала нас разделили на полки — по одному на каждые три волости. Такая кавалерийская часть подчинялась гарнизонному ревкому, в состав которого входила особая тройка. Я попеременно, в зависимости от характера задания, получал инструкции от всех ее членов и поэтому знаю их функции: один отвечал за высылку семей бандитов, другой — за изъятие оружия у населения, третий — за вылавливание дезертиров. Этот перечень сам по себе характеризует наши обязанности в то время.

В прежнем своем виде кавдивизия мало подходила для несения новой службы и подверглась расформированию. Так в марте 1922 года я попал в ЧОН, действовавшую как заслон вдоль польской границы на участке Минск — Столбцы. Бандиты просачивались здесь постоянно. Чаще всего мы ловили савинковские «пятерки». Но дважды нас бросали на преследование крупных банд, прорвавшихся к Полоцку, и один раз — к Слуцку. Неоднократно мы проверяли также репатриантов, прибывавших из Западной Белоруссии. В их рядах систематически встречались булаковцы, специально засылаемые на связь с ячейками «Зеленого дуба» и с волостными уполномоченными Савинкова. Позднее нам рассказали, что нити от них тянулись в Гомель, где Савинков сумел создать свой подпольный эсеровский губком.

Чаще всего нам приходилось осуществлять патрулирование вдоль границы. Здесь существовала 15-километровая нейтральная зона, в которую не могли вступать ни польские, ни советские войска. Исключение допускалось только в случае, если другая сторона нарушала договоренность. Поляки, ссылаясь на то, что они «не в силах» контролировать действия бандитов, постоянно забрасывали в эту зону группы диверсантов. А те, избрав подходящий момент, перебирались па советскую территорию. Приходилось без конца перемещаться вдоль границы. Если мы были уверены, что появился именно террорист, мы получали официальное разрешение обезвредить его, иногда ходили даже в кавалерийские рейды по зоне. На моей памяти там было уничтожено около 120 бандитских гнезд. Как нам рассказывали, польская буржуазная пресса, обычно при малейшем поводе вопившая о «зверствах большевиков», тут предпочитала молчать, как будто воды в рот набрала. «Чует кошка, чье мясо съела», — невесело усмехались мы.

Августовскими днями 1922 года нашу ЧОН перебросили в Смоленск, чтобы помочь Западному военному округу РСФСР ликвидировать банду Перемышлева. Однако участвовать в этой операции мне не пришлось, так как решение было изменено и нашу часть расформировали. Некоторые командиры перешли на кадровую службу, некоторые демобилизовались. Среди последних был и я. С собой «на память» я уносил рану от бандитской пули и боевой орден.

Когда вопрос о демобилизации был решен, меня пригласили на беседу в воинскую партячейку. Каждый коммунист в то время был на строгом счету. Время было трудное, классовых врагов в стране оставалось еще очень много. Поэтому любой из нас считал себя как бы постоянно мобилизованным. Ни у кого и в мыслях не было отделять свою личную судьбу от судьбы всей партии, Советской власти. Поэтому решение партийных инстанций всегда воспринималось не как «начальственное указание», а как нечто близкое и родное, неразрывно слитое с собственной жизнью. Ведь ради этого мы боролись и страдали, ради этого проливали кровь и шли на жертвы. Стоит ли говорить поэтому, что, когда мне посоветовали в партячейке подумать о дальнейшей работе именно на пропагандистском фронте, я не колеблясь дал согласие. Мне порекомендовали зайти в Москве, по дороге домой, в Народный комиссариат просвещения. Так я и сделал.

В Наркомпросе меня приняли очень тепло. Узнав, кто я, откуда прибыл, куда направляюсь и зачем пришел, тотчас провели в Главполитпросвет. Этот комитет входил тогда в наркомат на правах Главного управления, а председателем его была Н. К. Крупская. Ее секретарь направила меня к заместителю председателя В. Н, Мещерякову, а тот, несмотря на занятость, уделил немало времени демобилизованному кавалеристу, которого он видел первый раз в жизни. Меня снабдили брошюрами, обязали писать о том, как пойдут дела в Клину или любом ином месте, и дали направление в Клин.

Взволнованный и обнадеженный, я возвращался на родину. Вот потянулись знакомые с детства места. А когда я ступил на платформу Клииского вокзала, на миг показалось, что и не было за плечами последних пяти с лишним лет.

В уезде кадры были очень нужны. Новые товарищи и слышать не захотели, что я рассчитываю хоть месяц пожить в родной деревне. Мне дали на свидание с родными неделю, а потом сразу завалили поручениями. Я и оглянуться не успел, как был назначен секретарем агитационно-пропагандистского отдела уездного комитета РКП(б). Вот когда пригодились московские брошюрки! По некоторым вопросам я просил совета в Главполитпросвете и получал оттуда исчерпывающие ответы.

Чем же мы занимались в те дни? Первая наша задача состояла в разъяснении важнейших очередных мероприятий Советской власти. Возьмем, например, сентябрь 1922 года. В этом месяце ЦИК принял решение о праздновании Международного юношеского дня, учредил Российское телеграфное агентство, передал обычным государственным органам в связи с частичным улучшением продовольственного вопроса все дела Помгола (организации «Помощь голодающим»), заменял старые денежные знаки советскими рублями; Совнарком протестовал против империалистической блокады Черного моря. Начался октябрь — и опять масса событий: Совнарком издал постановление о выпуске банковских билетов и учреждении ломбардов на правах ссудных касс, началась решительная кампания по борьбе со взяточничеством, была введена постоянная зарплата для служащих, готовилось открытие Всероссийской сельскохозяйственной выставки, пришло известие об освобождении Владивостока от белогвардейцев и интервентов, начали чеканить золотые червонцы, пошла подписка на государственный заем и продажа билетов очередной лотереи, РСФСР пригласили на Лозаннскую конференцию.