Промолвив это, он поставил на окно зажжённую свечу, но увидев, что мокрый снег залепил стекло и всё окно белое, будто замурованное, позвал батрака и сказал ему:

— Зажги свечу в фонаре, подвесь его на длинную жердь и покрепче, чтоб не сорвал ветер, привяжи у ворот. Выходи из дома почаще и, если услышишь голоса заблудившихся путников, сразу скажи мне. Ночь тёмная и вьюжная, легко может приключиться беда.

Когда батрак привязал фонарь, Завáльня надел шубу и сам вышел из дома проследить, чтоб всё было сделано быстро и как следует.

Через час на дворе начали лаять собаки, и хотя вокруг дома выл ветер и шумели густые деревья, однако можно было услышать голоса путников, их крики долго повторялись всё на одном месте на самом берегу озера, будто их там задержало какое-то несчастье. Дядя послал батраков на подмогу. Оказалось, что вода, стекавшая с горы недалеко от санного пути, подмыла болотистый берег озера, и первая лошадь с тяжёлым возом, сбившись с дороги, зашла на это место и провалилась в воду, да так, что пришлось долго трудиться, чтоб вытащить её на берег.

После этого на двор заехали возы, покрытые снегом. Выпрягли лошадей, в дом вошли несколько путников. Дядя, чтобы согреть их и подкрепить, налил каждому по изрядной рюмке водки и приказал подать ужин; с уговором, однако, чтоб каждый из них рассказал какую-нибудь байку или случай из своей жизни.

После ужина дядя уселся на кровати, я возле него, а батраки расселись на лавке. Один из путников был уже в пожилом возрасте, лицо его было бледным, но в крепком и стройном теле была видна физическая и моральная сила. Начал он свой рассказ так.

Повесть двенадцатая. Столетний старец и чёрный гость

— В молодости я знал старика, который жил по соседству с домом моих родителей, звали его Гораськó.[232] Был он по-настоящему старосветский человек, теперь в нашем крае таких людей уже не встретишь. Прошло лет двадцать, как он умер, но жизнь и смерть его были такие удивительные и так запали в мою память, что кажется, будто я всё это видел лишь вчера.

Жена и вся его семья уже давно отправились в вечную жизнь, один лишь внук был его помощником в ежедневных трудах на поле. Нанятая женщина готовила обед и приглядывала за единственной коровой, которую даже не нужно было далеко гонять, ей хватало травы и возле их одинокого дома, что стоял на горе и находился за версту от нашей деревни, за полем.

Старец хорошо помнил времена своей молодости. По праздникам или вечерами, когда пахари и косари возвращались с полей, он приходил к нам и, сидя на завалинке, рассказывал, как жили в старину наши предки. Рассказывал просто, без вымыслов и всяких пышных подробностей о том, что посевные поля и стада овец удовлетворяли все их нужды, не завидовали они жителям дальних краёв, не ходили туда добывать богатство, ибо не имели в том надобности, и без того были счастливы и спокойны.

В восемьдесят лет он всё ещё был неутомим в работе, с сохой на пашне и с косой на лугу обгонял молодых. Силы был необычайной — когда ловил на озере рыбу, а хорошего улова не было, то, не желая напрасно трудиться, клал сети в чёлн и, неся его на плечах, переходил со всеми своими снастями на другое озеро. С такой силой и мощным здоровьем встретил сотый год своей жизни и был ещё крепок, как вековой дуб, покрытый зелёной листвою.

Пришла хмурая осень. Долгими и тёмными вечерами вся наша семья, собравшись в круг, при свете лучины занималась теми работами, что положены в это время года. Мой отец плёл сети, женщины пряли, а я гнул обручи для разной домашней посуды. Во время работы начался разговор про старого Гораськá.

— С чего бы это, — сказал мой отец, — Гораськó так давно к нам не наведывался? Хороший старик, когда беседую с ним, время летит быстро и приятно. О! как бы я хотел, чтоб он зашёл сейчас к нам, тогда скорее минул бы этот долгий осенний вечер.

Едва произнёс он это, видим, диво небывалое, — дверь не отворяли, а Гораськó стоит посреди хаты. И как же он вошёл? С тревогой все мы смотрим на него, а он стоит молча и неподвижно, лицо его печально и есть в нём что-то непонятное, вся фигура его казалась лёгкою и была будто выше, чем обычно. Постепенно начал он становиться всё легче и тоньше и наконец растаял в воздухе. У всех нас работа попадала из рук, дрожь пробежала по телу, глядим друг на друга, не понимая, что всё это значит. Наконец отец мой прервал молчание такими словами:

— Надо будет завтра узнать, что творится в доме у Гораськá, здоров ли он? Это видение предсказывает что-то плохое.

Только отец вымолвил это, как зашёл в хату сосед, дом которого стоял на другой стороне улицы, и рассказал такой случай.

Этим же вечером были у него гости. Рассевшись по лавкам, они беседовали с хозяевами о том, о сём. Наконец начался разговор о некоторых рассказах Гораськá, как он вспоминал свою молодость, старых панов и прежнее житьё. Вдруг дверь отворилась, будто распахнул её сильный ветер, соседский сын подбежал к порогу и только хотел закрыть, как появился Гораськó, никому не поклонился, тихо, словно тень, подошёл к столу и снова вернулся в сени. Дверь напротив, в другую комнату, тоже отворилась и он зашёл туда. Все удивились, не ведая, что всё это значит, взяли зажжённую лучину, чтоб посветить, ибо было уж темно, но не нашли там ни души. Встревожились все, женщины и дети боялись выйти за двери.

После этого рассказа ещё несколько человек пришли к моему отцу и тоже поведали чудеса про старого Гораськá, который тем же образом появлялся во многих домах. Кое-кто видел его и среди белого дня, сидел он на завалинке печальный и задумчивый, но едва приближались к тому месту, уже никого не находили.

— Завтра воскресный день, свободный от работ, — сказал сосед. — После обедни пойдём все вместе и разузнаем о здоровье Гораськá. Столетний старик хоть на вид сильный да крепкий, однако в такие годы случается лёгкая и скорая перемена.

На следующий день перед самым полуднем мой отец, я и иные люди из нашей деревни собрались, чтобы идти к дому Гораськá. Едва наладились за дверь, как заходит его внук и говорит:

— Дед послал меня просить всех вас, чтоб вы сегодня сделали милость проведать его.

— Как он поживает? Всё ли у него хорошо? — спросил мой отец. — Соскучились уже все, давно не слышали его рассказов, даже беспокоиться начали, здоров ли он.

— Здоров. Только теперь всё больше молчит, задумчив стал и в последнее время был занят работой.

— Что ж он там делал? — спросил сосед. — И на кого работал?

— На себя работал.

— Что же он всё-таки делал?

— Увидите, если сделаете милость проведать его.

— Ну, чего ж долго говорить, пойдём, — сказал мой отец. — Там обо всём и узнаем.

И мы вышли за дверь. Заходим в дом Гораськá и видим — посреди хаты на двух скамейках стоит новый дубовый гроб. В комнате всё прибрано, подметено и лавки чисто вымыты. На старце новая полотняная одежда и весь он был белый, будто лебедь. Встретив нас на пороге, он сказал:

— Прошу, прошу в мою хату. Пригласил вас сегодня к себе, чтобы показать вам дом вечности, который построил для себя своими руками. Вскоре думаю перебраться в это вечное жилище.

— О! Ты, старинушка, ещё крепок, — сказал мой отец, — может, сперва ещё побываешь на похоронах у кого-нибудь из нас.

— Молодой может умереть, а старик — должен. Но пока подождём об этом говорить. Садитесь, дорогие гости, рад буду провести с вами в милой беседе несколько часов.

Сказав это, он пригласил всех нас сесть вокруг стола. Внук принёс водки, а женщина-служанка поставила перед нами разное угощение. Гораськó, сев рядом с нами, просил нас есть и пить, но сам ни к еде, ни к питью не притронулся.

— Что это значит, дедушка, — спросил один из гостей, выпив рюмку водки, — что ты вчера из дома не выходил, а люди тебя повсюду видели?

— Ты был и у меня в доме, — сказал отец. — Я, дети и жена, все мы хорошо видели, как твоя фигура возникла посреди комнаты и снова исчезла.