— Я современный промышленный деятель. Я никогда не был против организации. Однако я желаю, чтобы все было сделано серьезно. Признаю вашу комиссию и охотно буду разговаривать с вами. И так как другие мои коллеги согласились на восьмичасовой рабочий день, то и я принимаю его.

Промышленники уступили в этом вопросе, надеясь задержать таким путем дальнейшее развитие событий. Но по вопросу о минимуме заработной платы соглашение не состоялось. Все же рабочие из комитета были вне себя от радости.

Вечером того же дня в Палате труда состоялся грандиозный митинг. Так как залы бывшего «Семейного клуба» не могли вместить всех рабочих, мне пришлось выступать с балкона.

С этого момента события начали развертываться с необычайной быстротой. Повсюду митинги, открытые собрания рабочих; повсюду красные знамена, значки серпа и молота; на каждом шагу надписи: «Да здравствует Ленин, да здравствует Октябрьская революция!» По всей Италии волнения, забастовки… Даже служащие, профессора, судьи, увлекаемые нарастающей волной массового рабочего движения, организовывались и требовали улучшения своего положения.

На партийном съезде в Болонье[61] в 1919 г. было с энтузиазмом принято решение о присоединении Итальянской социалистической партии к III Интернационалу. Даже реформисты на этот раз не протестовали.

Но экономическое положение рабочих, несмотря на повышение заработной платы, все же оставалось ниже довоенного уровня. К этому присоединялась растущая безработица. Рабочие продолжали свое наступательное движение. Разразилась всеобщая забастовка в Турине; отправленная туда правительством бригада сардинской пехоты браталась с рабочими. Это было всецело заслугой товарища Грамши. Сам родом из Сардинии, он сразу нашел с солдатами общий язык. Своей умной и неустанной агитацией среди солдат на их родном наречии он добился того, что командование было вынуждено в срочном порядке отозвать из Турина бригаду сардинской пехоты…

В маленьких провинциальных городах настроение рабочих масс было не менее боевое.

Несмотря на заключение мира, продуктов не хватало и цены на них возрастали с каждым днем. Муниципальные советы устанавливали твердые цены, но тогда товары исчезали. Раздраженные рабочие обращались в Палаты труда.

— Что делает партия?

— Каковы ее директивы?

А партия все еще пережевывала довоенную жвачку: занималась расследованием жульничества интендантов, документировала свирепость генералов-палачей и тому подобное. Положение становилось угрожающим и настолько безвыходным, что власти растерялись.

Наш синдик решился на крайние меры. В один прекрасный день он созвал экстренное совещание в городском управлении. Кроме членов муниципального совета в совещании принимали участие представители от местного общества взаимопомощи, сберегательной кассы, спортивного общества, коммерсанты, промышленники, настоятели различных церковных приходов, комиссар общественной охраны, начальник карабинеров, судья, директора обеих тюрем и… Палата труда! В порядке дня был только один пункт: «Меры для преодоления существующего экономического кризиса». Этой краткой программе были предпосланы длинное вступление и не менее длинное заключение, перлы ораторского искусства синдика, в которых слова «отечество», «победа», «прогресс», «демократия», «бог», «монархия» переплетались в самых разнообразных сочетаниях.

Как только стало известно об этом совещании, мы устроили предварительное заседание для выяснения нашей платформы. После долгих споров и всевозможных предложений — припоминаю, один старый товарищ предлагал нам, например, призывать к… разграблению лавок — мы выработали следующие предложения:

1. Учет всех товаров, имеющихся в магазинах.

2. Реквизиция всех продуктов питания.

3. Открытие специальных лавок, где торговля производилась бы под рабочим контролем.

4. Организация за счет общины вооруженной милиции.

Выбрали комиссию из представителей от различных фабрик города. Я должен был выступить от имени комиссии.

Наступил вечер знаменитого совещания. Городское управление имело торжественный вид: служащие муниципалитета явились в сюртуках и цилиндрах, у подъезда и на лестницах были расставлены вперемежку полицейские и пожарные в парадных мундирах. Синдик — крупный землевладелец и клерикал — держался как любезный хозяин и приветствовал нашу комиссию глубоким поклоном.

Он открыл заседание торжественной речью…

— Отечество с божьей помощью, геройством своих сынов, во главе с его величеством, нашим обожаемым монархом, завоевало свои собственные границы, освободив от ига векового врага наших братьев из Тренто и Триеста, — заливался синдик, вытирая капли пота, падавшие со лба и щек на блестящий крахмал рубашки. — Эта блестящая победа поставила Италию в ряды великих держав, и мы можем гордиться этим…

Синдик приостановился, ожидая аплодисментов, которые, однако, не последовали. Я воспользовался перерывом и предложил перейти к делу.

Синдик поперхнулся и несколько секунд молчал: видимо, «дело» оказалось труднее красноречия. Наконец он нашелся:

— Кто просит слова?

— Я.

— Пожалуйста, пожалуйста! — заторопился синдик.

— Я говорю от имени Палаты труда, — начал я, оформляя таким началом право гражданства ненавидимой этим собранием нашей организации. — Всем нам хорошо известно существующее тяжелое положение, которое создано, однако, не пролетариатом. Мы надеялись услышать здесь серьезные деловые предложения, но вместо этого услыхали патриотические разговоры о монархии и победе.

На этот раз прервали меня:

— Требуем уважения к нашим убеждениям. Отечество…

— Хватит! У нас и так уж голова забита вашим отечеством! Нам хлеба надо! — закричала прядильщица, член нашей комиссии.

— Правильно! Подавайте нам хлеба, а не речи! — отозвался другой рабочий представитель, одноглазый Джизлено.

— Мы желаем слышать реальные предложения и не терять времени понапрасну, — добавил я.

Синдик растерялся, не зная, как держаться и что сказать: предложения, очевидно, не были заготовлены. Один из присутствующих чиновников, председатель кассы взаимопомощи, попросил слова.

— Стыдно, что муниципальный совет приходит на подобное совещание, не выработав конкретных пожеланий. И это перед лицом наших противников — социалистов!.. Я сражался на фронте, я стою за существующий порядок, но я нахожу, что вы поступили неправильно, и открыто говорю это.

— Прошу не забывать, что вы обязаны относиться с уважением к синдику! — закричал синдик, красный от гнева.

— Вы думаете этим заткнуть мне рот, синьор командор? Ошибаетесь! — вспылил в свою очередь председатель кассы. Поднялся шум. Среди всеобщего смущения попросил слова комиссар.

— Я предлагаю, чтобы каждый высказался о мерах к улучшению создавшегося положения. Я со своей стороны полагаю, что надо отдать строгий приказ торговцам не повышать цен на продукты под страхом ответственности перед существующими законами.

— Я как раз собирался предложить это, — обрадовался синдик.

Один из разбогатевших за войну лавочников, однако, возражал:

— Надо предложить это оптовикам. Они диктуют нам цены и постоянно повышают их! Мы не можем торговать в убыток!

Страсти разгорались. Владелец чугунолитейного завода и многих других фабрик призывал к «единению» и «жертвам». «Кризис всеобщий, — говорил он. — Все должны терпеть его последствия… Возврат промышленности к работе в мирных условиях расстраивает рынок, и нужны огромные усилия, чтобы привести его в порядок. Владеющие деньгами помещают свои капиталы в промышленность с большой осторожностью вследствие вызванного требованиями рабочих и волнениями нарушения равновесия…»

— Вот так патриот!.. — воскликнул один из рабочих и прибавил словечко, от которого задрожали стекла.

— Ну-с, что же мы все-таки будем делать? — насмешливо спросил председатель кассы.

Синдик, красный, растерянный, поднялся и мелодраматически произнес: