– Там! – я завопил без перехода, оттолкнув нацеленное в живот Сида дуло. – Там, твою мать!

Вибрация, от которой ломит кости, нарастающий гул, свист, стены сжимаются, а потом разлетаются веером. Свет погас, но было светло, комнату затопило огнём. Сид перехватил меня за плечо, свалил плашмя на доски, тяжесть вдавила в гладкую древесину. Отец распластался на мне, я слышал ровный стук сердца, чувствовал запах морской воды, пропитавшей его плащ, – долгую секунду, после рванул следующий залп. Дым, пламя пожара, разлетающиеся щепки, грохот, Сид дрогнул, обмяк, но обхватывающих меня рук так и не разжал. Вихрь носился по дому, и в сплошной пелене я видел тёмную фигуру напротив двери, видел, как плавно и легко поворачивается ствол – Игер стрелял в нападавших, инстинктом выбирая цели.

Мутит, затылок раскалывается, неподвижность Сида не даёт вздохнуть. Пусть мы выберемся, пусть убийцы уйдут – я заткну подальше обиды, не упрекну ни в чем, но пусть эти сволочные твари, мои папаши, болтают непонятное на домергианском, препираются, шутят, язвят – и живут. Живут.

– Убрались… – Игер кашлял надрывно, спотыкался на обломках, – это посольские, датчики засекли… не желают на Домерге смены баланса. Сид, подними парня, надо валить… Сид! Сучья задница!

Игер хлопнулся перед нами на колени, перевернул Сида, стаскивая его с меня, наклонился низко. Зачем-то тронул мою куртку, отнял ладонь, испачканную бурым. Кровь в огненных всполохах отливала ржавчиной – не моя кровь.

– Радек, помоги, – жёсткий тычок под ребра, – быстрее!

Наверное, они оба отменили всё, что было сказано и сделано в эти полчаса, протрезвели от хмеля давней беды, повзрослели бесповоротно, только перепуганный мальчишка не воспринимал ни хрена. Не верил, ни на йю им с тех пор не верил.

Толком я очухался на занесённом песком островке, где на поверхности, как грибы, торчали круглые, крытые надёжным железом крыши, а под землю спускались склады, жилые комнаты и маленькая клиника. Медик – седой «рысий» домергианец, чьи года невозможно было сосчитать, – принял нас с нескрываемой неохотой. Но раной Сида он занялся – рваные края стянули крохотные зажимы, повисли тонкие шланги, идущие от воткнутых в вены инъекторов, кровь перестала течь, – и лишь тогда Игер ушёл и увёл меня. Я отрубился на койке в пропахшем вином и пылью закутке, дрых долго, увязая в кошмарах, не пытаясь отличить память о взрывах от накатывающих спазмов внутри – просыпался с рукой в трусах, заполошно тискал пах и проваливался в забытьё вновь. В редкие просветы исследовал нависающий потолок, блуждая в трещинах штукатурки. Дикая, постыдная болезнь – не отравление, я же ног сдвинуть не могу.

Какая-то девушка носила мне бруски молотой сои, разведи водой – и налопаешься пресной кашицей. Я проглатывал еду и накрывался одеялом, не спрашивая, жив ли папаша под первым номером и куда подевался второй. Я один, меня бросили тысячу раз, дорогие родители даже не старались особо прикидываться. Сколько лет Игер и Сид мечтали разыграть карту «наследника» – помеху для Ртути, спасение для Берилла? На что ещё они пойдут, кому подставят сынка с драгоценными генами?

Примерно через неделю – я не следил за календарём, линком нетронутым валялся в складках простыней – явился Игер. У порога комнатёнки раздул ноздри, презрительно фыркнул и велел мне вымыться. Понукал, пока я приторможено скрёб себя мочалкой в санблоке, купил у девицы пакет с просторной медицинской рубахой, выбросив грязные шмотки в утилизатор. Надевать рубаху на измученное, натёртое в срамных местах тело было противно, но я не возражал. Открою рот – и начну реветь или верещать, как щенок с отдавленным хвостом. А я им не доверчивый олух больше.

Мы прошли по длиннющим подземным коридорам, поднялись на скрипучем эскалаторе, и в отвыкшую от солнца, заспанную рожу ударили оранжевые лучи. Над морем пенились закатные облака, ветер пах солью, бриз гулял по непритязательно обставленному салону с панорамным окном, где на приличных габаритов кровати разлёгся Сид. Под такой же, как на мне, белой рубахой грудь и спину папаши обмотала толстая повязка, лежал он на боку и старался поменьше двигаться, но в прищуренных жёлтых глазах плясали смешинки. Ну, конечно, тощий мальчишка без штанов, с расставленными в раскорячку ногами забавно смотрится. Ухохочешься.

Игер сел на покрывало рядом с Сидом, сунулся к подносу со снедью – судя по ароматам, отнюдь не соевыми колбасками. Я сглотнул голодное урчание, привалился к стене. На постели мелодично звякнул линком Сида – дорогущая штука, как обычно: в радужных сумерках материализовалась красотка с открытым аж до коричневых сосков вырезом. «Не сейчас, Олла», – Сид отключил связь и махнул мне рукой. Угу, у папаши номер два – вечные «трахальщики» в военных ботинках, у папаши номер один – столь же вечные тётки в вечерних платьях.

– Чего там примёрз, Радек? – Сид показал пальцем в поднос: – Налетай, я всё не съем. Игер, может, оставить его здесь? Этот чердак вместительный, а безопасность обеспечим, гхм, другими способами.

Игер кивнул, вгрызся крепкими зубами в прожаренный ломоть – не настоящая говядина, но нормальный суррогат. Прожевал, потянулся за очередным куском, подцепил мясо ножом, мотнул стриженой головой:

– Сядь, я сказал. – Психотехника пихнула меня к кровати, в руку ткнулась рукоятка лезвия с насаженным на неё ломтём. – Сядь и ешь.

Я жевал, не ощущая вкуса, стараясь умоститься на краешке, не свалиться и не свести бёдра – не давала распухшая мошонка. Папаши изучали меня, не забывая, впрочем, уписывать ужин.

– Радек, внизу моя сумка, достань оттуда упаковку с красной чертой, – Сид вяло ковырял ложкой бархатно спелый фрукт с мелкими семечками. – Он определённо удался в тебя, Игер, набитый дурак… утрике не до шуток.

Я послушно вытерся салфеткой, полез в сумку. Не решил, как поступать, – терпи, подчиняйся, скоро они отошлют не оправдавшего расчётов сынка в интернат. Утрика, утрика… мозг со скрипом ворочал домергианские изыски – крапива, да, точно, крапива! Или похоть, если на жаргоне. Упаковка с красной чертой лежала на виду, нашлась сразу.

– Хорошее средство, – Игер хмуро покосился на высыпавшиеся из коробки инъекторы, – заодно и симптомы… смягчает. Где достал?

– Кому смягчает, а кому нейтрализует совсем, – Сид приподнялся с подушек, поморщился, выбрал инъектор наугад, сдёрнул защитную плёнку. И хмыкнул злорадно: – Клановым счастливчикам и течка досталась золотыми реками… вот что, Радек, надумаешь с кем-то лечь, сделаешь так…

Он прикусил губу, нагнулся и прижал инъектор к моему предплечью. Щекотный укол, жжение – и полоска сменила цвет с песочного на красный.

– Жди, пока опять обесцветится, – Игер перестал жевать, следил за полоской, в черноте линз запеклась тоска, – время утрики – раз в полтора месяца, дней шесть-восемь, первые годы особенно… ну, ты, верно, сообразил. Начнешь трахаться, полегчает… плодовитый Фрей! – папаша номер два саданул себя по колену, договорил медленно, с расстановкой: – Ты же не знал, да, Радек? Потому не сказал, что маешься? – он невидяще пялился на мой локоть, где постепенно светлела полоска. – Сид, ведь он… год от года Радеку будет только тяжелей, среди черномазых ребёнка не выносишь.