Любые попытки истолковывать смысл японской истории и роль в ней императора Хирохито, намекала газета, являются ложными, недопустимо вредными, и следует на веру принимать лишь утверждения о непогрешимости императора — как «гэнго»[8] и «мудрого политика», положившего конец войне.

Статья, конечно, юбилейная и спорить с ней вроде как бы и несерьезно. Тем не менее расставить все точки над i и хотя бы бегло заглянуть в суть затронутых тут вещей нам придется.

Начать следует хотя бы с того, что само имя императора- Хирохито, которое с особой тщательностью выбиралось для него при рождении, обозначает «широкую доброжелательность». Мало того что младенец родился в божественном семействе, само это семейство принадлежало к древнейшему и могущественнейшему аристократическому клану «ками», каждый член которого уже изначально был «персоной, обладающей высочайшим престижем и значением», — так же, как любой, принадлежащий к феодальному воинскому роду сегунов. Но, как свидетельствует все тот же «Фар Истерн экономик ревью» в 1987 году, император уже с юных своих лет был так скромен, кроток, стыдлив и целомудрен, что при случайном даже упоминании в его присутствии о каких-либо жестокостях, допускавшихся военщиной даже в период военных действий, сильно смущался и покрывался весь краской стыда. И не случайно поэтому, утверждает это издание, что именно он, император Хирохито, 2 сентября 1945 года издал свой рескрипт об окончании войны, благодаря чему и вошел в историю как величайший миротворец.

Допустим, что все это действительно так: миротворец так миротворец. Нельзя, однако, не выразить недоумения по поводу того несомненного факта, что журнал почему-то забывает сказать о том, что военное поражение на полях сражений само по себе предопределило капитуляцию Японии, а поэтому изданный императором документ только это подтвердил. Умалчивает он, этот журнал, еще почему-то и о том, что именно он, император Хирохито, «самый престижный член божественного семейства», почти пять лет тому назад, 7 декабря 1941 года, издал другой рескрипт — об объявлении войны Соединенным Штатам Америки.

И если уж быть до конца последовательным и объективным, следовало бы сказать и о том, что еще до объявления войны он отдал согласованный с военным министром генералом Хидэки Тодзё приказ о вероломном нападении на военно-морскую базу США на Гавайских островах, в Пёрл-Харборе, и что именно оно, это печальное событие, положило начало войне.

Проблемы трагического соотношения императорского рескрипта 1941 года с судьбами японского народа и всего мира касалась недавно, в 1987 году, филиппинская газета «Манила джорнэл», которую никак уж нельзя заподозрить в симпатиях к коммунистической идеологии.

«Растущая самоуверенность Японии, — писала эта газета, — вызывает тревогу у соседних с ней стран, в том числе Филиппин. Мы прекрасно помним, куда привела в прошлом японцев их вера в свое превосходство над другими народами, За годы второй мировой войны от рук японских завоевателей в Азии погибло 15 миллионов человек. Эти уроки забыть нельзя, хотя это пытается сделать кое-кто в Токио».

Это многозначительное высказывание «Манилы джорнэл» куда весомее в политическом смысле прямо противоположных тирад и прочей пышной риторики, на поверку оказывающейся лишь пустым сотрясением воздуха. Хочется возразить журналу «Фар Истерн экономик ревью» и по поводу еще одного сообщения об императоре. «В начале 1946 года, — пишет журнал, — по настоянию Макартура император публично подтвердил, будто не является богом и что японцы — не господствующая раса. Хирохито, — добавляет журнал, — будучи либеральным гуманистом, в это никогда не верил».

Напрашивается вопрос: почему этот свой либерально-гуманистический жест император не совершил гораздо раньше, не в 1946 году, а так, к примеру, в 1941-м? И почему в 1946 году он это свое признание сделал не сам», а по настоянию генерала Макартура?..

Несколько слов относительно гуманизма Хирохито. В связи с этой новой версией императорских подхалимов и апологетов следует здесь вспомнить еще об одном событии, происшедшем в день 60-летия его правления, а именно о том, что к дате этой в Японии было выпущено 15 миллионов золотых и 10 миллионов серебряных памятных монет, предполагавшаяся прибыль от реализации которых должна была составить примерно 3 миллиарда долларов.

А не символична ли эта цифра-15 миллионов? И не своеобразная ли это тризна по убиенным во второй мировой войне? Здесь, быть может, мы имеем дело со случайным цифровым совпадением, но так ли это — об этом могут сказать только те, кто задумывал эту финансовую, заведомо сомнительную в моральном отношении операцию. Но если это так, то нет ничего более кощунственного, чем это деяние. Надо полагать, что остальные 10 миллионов тоже нащелканных, но уже серебряных монет, символизируют число погибших своих соотечественников.

Моральная сомнительность всех этих финансово-арифметических символов хорошо почувствовали многие честно мыслящие японцы. Один из них, как свидетельствует все тот же «Фар Истерн экономик ревью», заявил следующее: «Мы не можем послушно праздновать юбилей императора, потому что он несет ответственность за войну». А другой — Фумимори Ямасиро, проживавший на Окинаве, — участник войны, свидетельствовал, что солдаты императорской армии уничтожали десятки собственных японских граждан, находившихся на этом «заколдованном» острове, который можно назвать так лишь за то, что там и сейчас содержится одна из самых больших военно-воздушных баз США, самолеты которой оснащены самым современным ядерным оружием.

Еще немного о гуманизме, теперь уже — о гуманизме японской военщины.

Во всех энциклопедиях мира понятие «гуманизм» («гуманность») трактуется одинаково — как человечность, человеколюбие, уважение к достоинству человека.

А в более широком толковании это еще и человеческая природа, образованность, то есть все то, что имеет непосредственное отношение к человеку, его общественному бытию и сознанию, Познанием сторон человеческой сущности занимаются многие науки и искусства — такие, как история, литература, философия, языкознание, живопись, музыка, многие другие.

У японской военщины же представления о гуманизме, вошедшие в их жесткую систему мировоззрения, складывались весьма односторонне. На почве культивировавшихся в течение многих веков постулатов об исключительном предназначении и божественном происхождении нации Ямато у японцев постепенно сформировалось высокомерное, пренебрежительное отношение ко всем другим, «второсортным», «низшим» народам, которые, в лучшем случае, достойны того, чтобы быть по отношению к японцам на положении рабов. Поэтому жестокость, бесчеловечность, насилие, совершаемое против «неяпонцев», не считались чем-нибудь предосудительным, преступным, негуманным. Поэтому все, что японская военщина предпринимала против других народов, по ее понятиям было вполне правомерным и какому-либо обсуждению не подлежало. В принципе это был тот же расизм, который в фашистской Германии перешел в геноцид, но только с другой подоплекой, вернее, незначительными нюансами философского и политического порядка, ни на йоту не изменившими его основной сути.

Каковы были идеи, таковы были и практические дела японского милитаризма. Далеко не единственной, ко в начале самой крупной бесчеловечной его акцией была кровавая резня, устроенная в Нанкине. Позже, когда за это пришлось нести ответственность перед лицом международной общественности, на Токийском Международном военном трибунале преступники пытались эту кровавую вакханалию представить в виде обыкновенной боевой операции.

И это — несмотря на то что тогда в Нанкине безвинно погибло более 200 тысяч человек. На международном трибунале свидетель обвинения капитан санитарного корпуса китайской армии Лин Тинфан показал, что в Нанкине в ночь на 17 декабря 1937 года японцы расстреляли из пулеметов 5 тысяч военнопленных, а их трупы сбросили в реку Янцзы.