— Удивительно, как наглядно вскрываете вы те тайные пружины, которые нам следует в нашей профессии учитывать, — подыгрывая хозяину дома, сказал Нумато. — Это действительно наилучшие варианты из всех возможных и наиболее приемлемые в нашем деле. — Стараясь быть как можно приятнее, Дзиккон Нумато улыбался так называемой «американской», открытой, во весь рот, улыбкой.

— Конечно, еще не совсем известно, какое практическое значение будут иметь эти добытые нами сведения, но, как мне кажется, мы все равно попадем в десятку, коллега, — самодовольно сказал Канэмору. — Хорошо то, что вы, как я вижу, согласны со всеми моими предложениями без оговорок. Чтобы напрасно не терять время, давайте сейчас же отправимся на символическую нашу рыбалку и тем самым уже к вечеру полностью развяжем себе руки для дальнейших действий по рации.

В ответ Дзиккон Нумато только молча кивнул, и они тут же сели в «форд», чтобы после, взяв полицейских из управления, сесть на баркас. Вместе с выпивкой и скромной закуской для нижних чинов взяли с собой пару спиннингов и бинокли.

Вскоре они были уже на баркасе и вышли во внутреннюю акваторию порта, которая граничила с ближним молом. Держа удочки наготове, Нумато и Канэмору тщательно осматривали в бинокли не только то, что находилось на поверхности моря, но и представляющие большой интерес портовые сооружения, причалы и ремонтные доки.

Как решил Дзиккон, для полного выявления всех сил японского флота разведчики должны были получить самые разные сведения — определить количество кораблей, находящихся в ремонте и стоящих у причалов; подсчитать численность кораблей на якорях как в акватории самого порта, так и на дальнем рейде; зафиксировать кое-что из разговоров, ведущихся иногда между кораблями по семафору открытым текстом, и, наконец, квалифицировать классность каждой боевой единицы в отдельности, чтобы тем самым узнать реальную силу единовременного совместного залпа орудий, установленных на прибывшей в Сингапур армаде.

Не последней заботой была также необходимость в определении численного состава флагманских судов. По только им присвоенным и поднимаемым на флагштоках флагам можно было безошибочно подсчитать, сколько в данный момент имеется на стоянках оперативных отрядов, флотилий, эскадр и флотов, а также под чьими вымпелами они находятся.

В течение трех часов непрерывного наблюдения за неприятельским флотом эта работа наконец была сделана, после чего разведчики благополучно возвратились к пирсу и отдали швартовы.

Уже через каких-нибудь полчаса «форд» Канэмору доставил обоих в особняк, и хозяин тут же распорядился об ужине, а Дзиккон захотел побыть немного наедине и, извинившись, прошел на открытую, густо увитую плющом веранду.

Там, разместившись в шезлонге, он залюбовался на открывшийся солнечный закат и не заметил, как задремал: нервное напряжение последних часов, проведенных им в море за не совсем свойственным для него занятием, да еще в окружении неизвестно что представляющих из себя полицейских, изрядно его утомило.

Молодые годы, отличное физическое состояние профессионально тренированного тела-все это дало возможность Дзиккону уже через каких-нибудь минут пятнадцать почувствовать себя хорошо отдохнувшим. К тому же ожидание изысканного ужина и возбужденный здоровый аппетит тоже сделали свое дело. Дзиккон Нумато был весел и не без оснований полагал, что мир этот не так уж и плохо устроен.

Надо сказать, что Дзиккон Нумато, и в бытность свою лейтенантом Сацуо Хасегавой, когда он имел возможность вести довольно-таки рассеянный светский образ жизни, и теперь в обстановке тягостных для его психики служебных нагрузок, был немалым любителем хорошо поесть и, если говорить откровенно, никогда не понимал и не разделял разного рода входившие в моду интеллектуальные упражнения на тему о воздержании от пищи, о медицинской целесообразности укрощения плоти посредством частичного или полного, более или менее длительного голодания — все эти довольно-таки искусственные «учения» весьма сомнительного толка проповедников и гуру.

Еще меньше он понимал ортодоксальных, фанатически настроенных, «идейных» сторонников монашеских постов и гастрономических аскетов, наотрез отказывавшихся от каких-либо удовольствий и материальных благ здесь, на земле — ради извращенно понимаемой ими «духовности» и вечного блаженства «там», на небе, в потустороннем мире.

Наконец на веранде появился хозяйский бой и позвал Дзиккона к столу.

Ужин на этот раз был накрыт прямо в холле, и Нумато, едва взглянув на стол, понял, что хозяин наконец-то решил удивить своего гостя и задать ему настоящий лукуллов пир.

Помня недавний разговор о содержании готовящихся Нумато шифровок, Канэмору все более приходил к выводу, что его новый товарищ упорно ищет с ним, Канэмору, самого тесного сближения. Канэмору теперь уже не сомневался в том, что в ответ на посланный Нумато отчет в Вашингтон оттуда могут последовать немалые вознаграждения, которых он, Канэмору, в сущности, не заслужил. В ответ на этот явно дружеский жест Канэмору не терпелось сделать что-то недвусмысленно показывающее его готовность идти новому другу навстречу и уже теперь хоть как-то, хотя бы таким вот символическим образом отблагодарить его. «Этот Дзиккон Нумато — вне всякого сомнения человек непростой, — думал Канэмору. — С ним обязательно следует подружиться».

Разумеется, сам по себе ужин, продолжал рассуждать Канэмору, если он даже такой шикарный, как этот, — пустяк, мелочишка. Но нельзя забывать о том существенном факте, что Дзиккон Нумато пока еще пребывает в том воистину нежном возрасте, когда в момент принятия каких бы то ни было, и даже самых важных, решений зачастую большое влияние оказывают положительные или отрицательные эмоции, симпатии или антипатии, расположения или неприязни. «Черт бы их побрал, всех этих выскочек, — вдруг, ни с того ни с сего незлобиво, ругнулся Канэмору. — Никогда не знаешь, от кого в конечном счете зависит твое дальнейшее благополучие!» Помянув таким образом свое будущее благополучие, Канэмору вспомнил, что вот опять, в последнем своем письме к родной сестре в небольшой городишко близ Токио, он уже в который раз признался ей в своей «голубой мечте» — сразу же после окончания войны открыть у них на родине ресторан, обязательно в японском национальном стиле.

Итак, помощник полицейского комиссара порта Сингапур, он же резидент Управления стратегических служб США, Суэтиро Канэмору решил во что бы то ни стало добиться расположения своего гостя, этого далеко не простого, на его взгляд, человека, американского секретного агента. До этого он буквально загонял свободных от дежурства полицейских, чтобы приобрести необходимые продукты к роскошному ужину.

Теперь на столе были и птичьи гнезда для деликатесного супа, и даже свежие улитки, запеченные со специями в собственных раковинах, — «пища богов».

На тот случай, если эти блюда не удовлетворят изысканный вкус гостя, от которого, как вполне справедливо полагал Канэмору, в будущем зависело его личное счастье, в меню ужина было предусмотрено еще многое другое, не менее удивительное: ломти жаренной в масле гадюки с традиционно прилагаемым к ней гарниром из съедобных лиан, а также строганая сырая рыба с приправой из соевых бобов и каких-то весьма острых тропических специй, чей по-индонезийски жгуче-пряный привкус больше напоминал горький красный перец. Вся, так сказать, изюминка этой приправы заключалась в том, что при употреблении ее создавалось впечатление, будто и во рту, и по пути ее следования к желудку разгоралась какое-то очень сильное, но в то же время и бесконечно нежное пламя.

К сожалению, гость, как об этом уже успел узнать Канэмору, совершенно не употреблял спиртного, поэтому особый акцент пришлось делать на чайной церемонии, которую хозяин решил повторить еще раз перед самым моментом предстоящего составления телеграммы — для того, чтобы создать лишний раз хорошее настроение, как говорится, вдохновить.

Войдя в холл, Дзиккон Нумато убедился, что ожидания его не обманули. Ужин был действительно великолепен, яства установлены на низком, прекрасно приспособленном для еды полированном столике, покрытом черным вьетнамским лаком, стоявшем посредине красочного мягкого татами.