Екатерина Есенина вспоминала об армейской службе брата и его фронтовых впечатлениях:

...

В армии он ездил на фронт с санитарным поездом, и его обязанностью было записывать имена и фамилии раненых. Много тяжелых и смешных случаев с ранеными рассказывал он. Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги.

Сергей рассказывал, что это был красивый и совсем молодой офицер. Под наркозом он пел «Дремлют плакучие ивы». Проснулся он калекой… [817]

Летом (в июле или начале августа) 1916 г. Есенина перевели на службу в канцелярию по постройке Феодоровского собора в Царском Селе (см.: VI, 82. № 64 и след.).

Между тем друзья Есенина совершенно по-иному, как настоящие мужчины и защитники отечества, относились к армии. Поэт пишет Л. Н. Столице (22 октября 1915 г., Петроград) о С. М. Городецком: «Сережа уходит добровольцем на позиции» (VI, 75. № 53 – намерение тогда не осуществилось). От осознания того, что другие поэты – его друзья и соратники – находятся в армии, Есенин легче переживал тяготы военной службы. Он подчеркивал тождественность армейской службы для всех мужчин (которые в окружении Есенина являлись поэтами) в письме к Л. Н. Столице (28 июня 1916 г.): «Городецкий служит тоже, и на днях заберут Блока. // Провожая меня, мне говорили (Клюев) о Клычкове, он в Гельсингфорсе…» (VI, 78. № 58).

Есенин не проявлял особого рвения к армейской службе, что следует из его писем к друзьям: «На службе у меня дела не важат» (VI, 81. № 63); «я под арестом на 20 дней» (VI, 85. № 65); «совсем закабалили солдатскими узами» (VI, 88. № 73) и др.

Выстраданное на практике реальной службы, отрицательное отношение Есенина к армии проявляется в художественном творчестве в троекратном усилении наименования военных чинов – даже самых низших: « Солдаты, солдаты, солдаты – // Сверкающий бич над смерчом» (II, 70 – «Небесный барабанщик», 1918).

Возможно, это проигранная война с немцами и последовавшие февральская и октябрьская революции 1917 г. в корне изменили отношение Есенина к ратному делу. В последний год жизни, с высоты своего тридцатилетия, поэт осуждает войну:

Тогда империя

Вела войну с японцем,

И всем далекие

Мерещились кресты

(II, 160 – «Мой путь», 1925).

Есенин описывает войну, убивающую и калечащую людей и их души (причем поэт низводит официозную героизацию баталий на уровень грубого натурализма, применяя прием выражения авторских мыслей через нейтральный показ ужасных реалий послевоенного быта):

Тянул, заходя в кабак:

«Прославленному под Ляояном

Ссудите на четвертак…»;

* * *

За то, что какая-то мразь

Бросает солдату-калеке

Пятак или гривенник в грязь;

* * *

И сколько с войной несчастных

Уродов теперь и калек.

И сколько зарыто в ямах.

И сколько зароют еще

(III, 179, 165 – «Анна Снегина», 1925).

Вообще можно заметить, что поэма «Анна Снегина» насквозь пронизана антивоенными мотивами, ибо автор расценивает войну как самое антигуманное, направленное против человека действо огромного межгосударственного масштаба. Есенин расценивает баталии как решение глобальных экономических задач недопустимыми – крайними – мерами, когда вопрос о самой высокой ценности – душе и теле человека – даже не стоит на повестке дня. Поэтому лирический герой решает для себя проблему ведения военных действий единственно возможным путем – отказом от участия в кровопролитных сражениях:

Война мне всю душу изъела.

За чей-то чужой интерес

Стрелял я мне близкое тело

И грудью на брата лез.

<…>

Я бросил мою винтовку

(III, 160 – «Анна Снегина», 1925).

И все-таки Есенин в период его армейской службы не чужд был применению особого военного щегольства с использованием ярких элементов воинской атрибутики и ритуальности. Это засвидетельствовал В. А. Рождественский: в декабре 1916 г. он «столкнулся с такой же робкой и быстрой фигурой в серой солдатской шинели» и услышал в ответ на окликание друга: «Я самый. Разрешите доложить: рядовой санитарной роты Есенин Сергей отпущен из части по увольнительной записке до восьми часов вечера». [818]

Более чем очевидно, Есенин подразделял ратное дело на две составляющих: 1) реальную «действительную службу» и 2) символическую «военную кодировку» для художественного изображения любого важного события, стремясь придать ему в обобщенном осмыслении командный армейский подход. Есенин черпал типическую формульность воинской символики из фольклора. К примеру, поэт высказывался по поводу поэзии в духе погово-рочно-пословичных жанров: «Воевать – так не горевать. А начал горевать, уж лучше не воевать!». [819] Есенин записал в с. Константиново ряд рекрутских частушек эпохи Первой мировой войны, в которых использована народная терминология призывников – например:

Пали снеги, пали белы,

Пали да растаяли.

Всех хорошеньких забрили ,

Шантрапу оставили;

А я чаю накачаю,

Кофею нагрохаю.

Поведут дружка в солдаты ,

Закричу, заохаю;

* * *

Уж я рожь веяла

И овес веяла.

Мне сказали —

дружка взяли ,

А я не поверила

(VII (1), 333, 334, 337).

Историю России Есенин считал чередой постоянных войн и сражений, воинских битв и баталий, военных походов и отражений натиска противника, сменяющихся в относительно мирные периоды заботой о защите отечества от вероятных нападений иноземных захватчиков и междоусобных распрей. Так представляли историки развитие государства и цивилизации в целом в учебниках, так сам Есенин жил в эпоху Русско-японской войны 1905 года, Первой мировой и гражданской войн. Поэт обобщил историю России, представив ее как «вечный пахарь и вой» (I, 100 – «Покраснела рябина…», 1916), где фигура «извечного воина», является совершенно типичной вневременной и с былинных времен неизменной.

Многочисленность есенинских наименований защитников отечества, прозвучавших в его художественных и эпистолярных сочинениях, биографических документах – рекрута, ополченцы, всадник с длинной пикой, вой, сотские, рядовой санитарной роты, ратник, солдат, солдат-калека, офицер, полковник Ломан, полководцы, павший герой и даже дезертир – подтверждают огромную значимость воинской тематики для всего творчества поэта, равно как и для его жизни. Этот исторический строй армейцев разных эпох дополняется также обозначениями представителей воинственных профессий, которые равно могли быть военнослужащими и «вольными стрелками» или авторскими иносказаниями: «Сыщется в тебе стрелок еще // Пустить в его грудь стрелу» (II, 65–66 – «Инония», 1918); «Наш небесный барабанщик // Лупит в солнце-барабан» (II, 72 – «Небесный барабанщик», 1918).

Для себя как поэта – «вольного художника» – Есенин однозначно выбрал позицию гражданского человека, допускающего военные приемы только в своей творческой лаборатории:

И, твердо простившись с пушками,

Решил лишь в стихах воевать

(III, 160 – «Анна Снегина», 1925).

Показательно, что Есенин как настоящий мужчина служил в армии во время ведения боевых действий, причем одновременно с отцом, и мог сделать более-менее объективные выводы насчет армейской службы. Сестра Екатерина Есенина вспоминала об этом периоде жизни «мужской части» их семьи как о важной составляющей истории отечества: