В ранней лирике образ Христа встречается эпизодически, однако им заполнен мир: «И целует на рябиновом кусту // Язвы красные незримому Христу » (I, 43 – «Тихо в чаще можжевеля по обрыву…», 1914); « Под венком, в кольце иголок // Мне мерещится Исус » (I, 56 – «Чую Радуницу Божью…», 1914). Часто Христос показан младенцем или отождествляется с человеческим ребенком: «Идет возлюбленная Мати // С Пречистым Сыном на руках . // Она несет для мира снова // Распять воскресшего Христа » (I, 44 – «Не ветры осыпают пущи…», 1914); «Это ты, о сын мой, смотришь Иисусом !» (II, 24 – «Ус», 1914). Также он упоминается в качестве нравственного идеала: «Кто-то помолился : “ Господе Исусе ”» (I, 38 – «Задымился вечер, дремлет кот на брусе…», 1912); «На сердце лампадка, // А в сердце Исус » (VI, 73 – «Я странник улогой…», 1915).

Христос в «революционных поэмах» предстает в библейски-биографическом виде, своеобразно переосмысленном Есениным: «Нет, не дашь ты правды в яслях // Твоему сказать Христу! » (II, 27 – «Певущий зов», 1917); «И были у него товарища: Христос да кошка» (II, 30 – «Товарищ», 1917); «Под снежною ивой // Упал твой Христос! » (II, 47 – «Пришествие», 1917); « Светлого Исуса // Проклевать следы» (II, 68 – «Инония», 1918).

Поиск мужского кумира и идея избранничества (часть 2-я): Пушкин как литературный идеал

Выбор классика для обращения к нему как к воображаемому советчику и признанному авторитету уже определенным образом характеризует Есенина: он взывает к «Пушкину» (1924), и у него нет аналогичных стихотворений, посвященных другим великим писателям (хотя имеются упоминания о них).

Истоки глубочайшего уважения и преклонения перед Пушкиным прослеживались уже в ранней юности Есенина. Одноклассник по Спас-Клепи-ковской второклассной учительской школе А. Я. Трепалин вспоминал: «Сергея в школе называли Пушкиным . Видимо, ему это нравилось». [776]

Любовь к творчеству Пушкина прививал учитель словесности Спас-Клепиковской второклассной учительской школы Е. М. Хитров: «Сам я очень любил Пушкина. Пушкиным больше всего занимался с учениками, читал его, разбирал и рекомендовал как лучшего учителя в литературе. Есенин полюбил Пушкина». [777] Есенин последовал рекомендациям школьного учителя. В. А. Мануйлов вспоминал, как Есенин назвал Пушкина в числе своих литературных учителей: «В ресторане, за столиком, разговорились о его любимых поэтах. “Я все так же Кольцова, Некрасова и Блока люблю. У них и у Пушкина только учусь. <…>”». [778]

Но еще раньше, с детских лет, Есенин воспринимал стихотворения Пушкина, исполненные матерью как песни. Сестра А. А. Есенина вспоминала: «… подрастая, узнавали, что песни, которые она пела, зачастую были переложенные на музыку стихи Пушкина, Лермонтова, Никитина и других поэтов». [779]

Более чем очевидно, что Есенину были бесконечно приятны слова А. А. Блока, произнесенные в 1915 году в Петрограде с желанием привлечь внимание первых слушателей стихов начинающего поэта: «Стыдитесь, ведь перед вами прекрасный, настоящий поэт, быть может, будущий Пушкин! – С этими словами Александр Блок обнял Есенина за плечи и увел со сцены» [780] (по другим воспоминаниям, упомянутый литературный вечер вел не Блок, а Валерий Брюсов [781] ).

А. Л. Миклашевская писала, как однажды в кафе Есенин читал наизусть стихи Пушкина и порой одевался по-пушкински, стремясь даже внешним обликом походить на великого поэта:

...

И вспомнилось мне, как в день своего рождения, вымытый, приведенный в порядок после бессонной ночи, вышел к нам Есенин в крылатке, в широком цилиндре, какой носил Пушкин. Вышел и сконфузился. Взял меня под руку, чтобы идти, и тихо спросил: «Это очень смешно? Но мне так хотелось хоть чем-нибудь быть похожим на него…» И было в нем столько милого, детского, столько любви к Пушкину… [782]

Показательно, что Есенин следовал Пушкину не только в творчестве (хотя известны целые ряды «пушкинских мотивов» в его сочинениях). Есенин «примерял» на себя «пушкинское поведение» и даже внешнюю атрибутику Пушкинской эпохи, он вел словесные и поведенческие диалоги с классиком: отсюда подмеченные современниками цилиндр и трость, хризантема в петлице, обращенное к памятнику на Тверском бульваре стихотворение «Пушкину» и др.

Известно, что уже при жизни Пушкина о нем ходили анекдоты среди интеллигенции. Это обстоятельство нашло отражение и в художественной литературе. Так, в «Ревизоре» (1836–1842) Н. В. Гоголя главный герой Хлестаков рисуется перед дамами: «С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: “Ну что, брат Пушкин?” – “Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как-то всё…” Большой оригинал». [783]

Есенин, будучи выходцем из крестьянской среды и прекрасно ощущая специфику возникновения и бытования фольклорных произведений, мечтал достичь славы литератора, о котором слагает анекдоты народ. В «анекдотической славе» Пушкина Есенин мог легко улавливать фольклорные мотивы, которые возводили на один уровень классика литературы и сказочного героя. И эти квази-фольклорные мотивы брали начало отнюдь не из творчества поэта, но из его необыкновенных биографических событий. Именно с этих позиций современные филологи И. А. Морозов и О. Е. Фролова объясняют популярность фигуры Пушкина в фольклоре – в частности, в жанре анекдота: «Анекдоты о Пушкине появились еще при жизни поэта, ведь он – писатель, биография которого насыщена распространенными фольклорными мотивами: герой-любовник; поединок с противником; гонимый гений, который постоянно борется против недругов и с честью преодолевает возводимые ими препятствия и др.». [784]

Проступающие сквозь личную биографию типовые черты всякого доблестного мужчины – реального и мифически-сказочного, отраженные в анекдотах о Пушкине, подметил Абрам Терц (псевдоним Андрея Синявского): «Итак, что останется от расхожих анекдотов о Пушкине, если их немного почистить, освободив от скабрезного хлама? Останутся все те же неистребимые бакенбарды (от них ему уже никогда не отделаться), тросточка, шляпа, развевающиеся фалды, общительность, легкомыслие, способность попадать в переплеты и не лезть за словом в карман, парировать направо-налево с проворством фокусника. <…> Останутся вертлявость и какая-то всепроницаемость Пушкина, умение испаряться и возникать внезапно, застегиваясь на ходу, принимая на себя роль получателя и раздавателя пинков-экспромтов, миссию козла отпущения, всеобщего ходатая и доброхота, всюду сующего нос, неуловимого и вездесущего, универсального человека Никто, которого каждый знает, который все стерпит, за всех расквитается». [785]

А. Н. Захаров высказал гипотезу, что Есенин неслучайно выбрал для своего лирического героя купальскую ночь как сакральную календарную дату, хотя сам поэт родился осенью. Исследователь предполагает, что «здесь, возможно, сказалась и любовь к Пушкину – желание походить на него даже временем рождения». [786] Уточним: Пушкин родился 26 мая ст. ст. / 6 июня н. ст. 1799 г., а день Ивана Купалы – 24 июня ст. ст. / 7 июля н. ст.

Есенин достаточно хорошо знал биографию Пушкина и чувствовал особое волнение, находясь внутри той архитектурной среды, которая сохранилась со времен великого классика: «“По этой набережной <в Петрограде> любил ходить Александр Сергеевич Пушкин”, – задумчиво промолвил Есенин» [787] в 1916 г. на прогулке с М. П. Мурашевым.

Альберт Рис Вильямс описывал факт «равнения на классика» в очерке «Поездка в Верхнюю Троицу»: «Неважно, – со всей самоуверенностью молодости заявил Есенин, – он будет рад увидеть Пушкина сегодняшней России …». [788] Это же мнение Есенина относительно себя как равного Пушкину привел В. А. Мануйлов: «Есенин долго доказывал, что стихи его очень хорошие, что никто так теперь не пишет, а Пушкин умер давно». [789]