Зная об отсрочке, я все же пошел в отдел кадров увольняться, но из отдела кадров меня послали к директору завода. Придя, я смело показал повестку, на что он сказал: «Что они там обалдели совсем». Взяв справочник, набрал номер военкомата. Дозвонившись, он представился, стал говорить, что они забирают молодые кадры, которые только начали свою трудовую деятельность. Но вскоре по изменению в лице и интонации в голосе, на что он отвечал только: «Да, да, да». Я понял, что-то не так.
По окончанию разговора он посмотрел на меня, в его глазах была какая-то печаль. Тогда я спросил: «Что-то случилось?» Он отвечал: «Хорошая у тебя команда — спецбатальон, Германия. Набирают самых лучших!» Пожав мне на прощание руку, сказал: «Приходи после армии, будем ждать».
Но Германией здесь и не пахло. И вот 1 апреля 1982 года в день смеха отгуляв проводы, придя в военкомат, попрощался со всеми. Нас повезли на сборный пункт, по-простому, «Угрешка».
После «Угрешки» мы попали в Таманскую дивизию, где со мной произошел смешной случай. Из гражданки на мне были одеты старенькие потертые джинсы и стеганая телогрейка — это было модно. Вскоре объявили, что будут переодевать в форму. Отпросившись по нужде, в туалете повстречался с тремя солдатами, которые, увидев джинсы, стали просить и умолять обменять их на другие штаны. Сказали, что они им очень нужны, чтобы ходить в самоволку. Мне они уже ни к чему и я был рад, что они где-то ещё пригодятся. Но на обмен мне дали галифе старого военного образца, да еще и в краске. Когда я вышел из туалета, смех стоял на всю Таманскую дивизию. Лейтенант, который нас сопровождал, долго смеялся, но потом спросил: «А где джинсы?» Я с улыбкой ответил: «Ушли в самоволку».
Из Таманской дивизии нас привезли в аэропорт «Домодедово», где объявили рейс на Душанбе. Сказали — «учебка», а потом в Германию. Что-то не совпадало. Нас передали человеку в шинели без каких-либо опознавательных знаков. Лицо суровое, загорелое, на вид немного нервный. Когда он крикнул на весь аэропорт: «Стройся!!!» — в жилах застыла кровь. Потом он сходил в бар, придя, присел, склонив голову тихо, сказал, что нам там будет нелегко. По словом там подразумевался Афганистан.
По прилету в Душанбе нас отправили на полигон в Термез-1 как бы на адаптацию под названием «Карантин». Там мы увидели палаточный городок, где только-только начиналось строительство. Жили в палатках, обустраивались, проходили вождение на автомобилях, в свободное время писали письма домой и пили чай из верблюжьей колючки, без которой там никуда. Около полигона проходила дорога, по которой везли разбитую технику, мы спросили у сержанта, откуда она, он ответил: «Из Афганистана». Многих охватил легкий холодок. «Скоро и вы туда», — сказал он.
И вот 17 июня 1982 г. прилетели два вертолета, я попал в первую партию, под марш «Славянки» нас посадили в вертолет, мы взлетели. Я сел около иллюминатора, чтобы наблюдать за полетом, и вот показался палаточный городок. Мы пошли на посадку, приземлились, нас окружила большая толпа, все в один голос кричали: «Замена, замена, замена!». Так я попал в в/ч П/11 65 753 122 мсп в Афганистан в автороту, где и началась моя нелегкая воинская служба.
В роте было 40 человек, которые ждали свою замену, а нас прибыло всего лишь трое. Условия, конечно, были суровые: палатки старые, печки-буржуйки, уголь надо было носить за 1 км.
Первый раз я попал под ветер «афганец». Песок забивает все, что можно: глаза, рот, уши, впечатление, что пришел конец света. Погода: днем жарко, ночью холодно, климат отвратительный, начинались нагноения у кого где. Нас выручили старослужащие. Они знали одно место в пустыне, где бил из земли горячий соленый источник. Нас, молодых, собрали и привезли на источник и мы, как «куриные яйца», варились в нем. После нескольких раз такой процедуры, болячек и след простыл. За что им огромное спасибо. Служба шла своим чередом, но одни слова меня все же мучили. Говорили, что здесь более 6 месяцев не служат, я спросил почему. Ответ был прост: «Или убьют или ранят». Но прошло
6 месяцев, год, все было нормально. Я прослужил 1 год и меня без каких-либо объяснений перевели в 1-ю МСР, где я стал водителем БТР-70.
С этого момента служба моя переменилась. Сев на БТР, я понял, что теперь я отвечаю не только за себя, но и за весь экипаж, что от исправности машины зависит жизнь экипажа.
Мы часто ходили в сопровождении колонны на операции по обезвреживанию бандформирования. Об одной такой операции я хотел бы рассказать. С вечера нам объявили, что мы выезжаем с утра на уничтожение одной из банд. Я готовил БТР как никогда, проверил все, что можно, и был уверен в себе, в ребятах и технике. С утра мы выехали рано, до места ехали где-то часа два. Была весна, аромат от цветущих деревьев стоял такой, что не сравнить ни с какими духами. Пели птицы, и ничего не предвещало беды. Подъехав к кишлаку, мы осмотрелись, стояла тишина, колонна тронулась, проехав кишлак, мы, не обнаружив ничего подозрительного, развернулись. И тут на обратном пути началось.
Впереди ехал ротный, за ним я. Вдруг взрыв БТР, ротный подорвался на фугасе, перегородив дорогу, колонна встала. Ни вперед, ни назад. Нас стали обстреливать со всех сторон. Мой сержант увидел бегущего душмана, прицелился в него и вдруг сержант вскрикнул. Ему пробило кисть руки. Надо было что-то делать. Первое, что пришло в голову, надо убирать БТР с дороги. Я попытался объехать БТР ротного, чтобы оттащить его, но ничего не получилось, по рации вызвали тягач. С конца колонны прибыл тягач, стрельба не прекращалась ни на минуту. При сдаче назад тягача к БТРу был убит прапорщик, водитель растерялся и тягач встал.
Надо было что-то делать. Водителем ротного был Савельев Володя, мой лучший друг, я его называл просто Сава. Не долго думая, я выскочил из своего БТРа, и, подбежав к БТРу ротного, стал стучать по броне и кричать: «Сава надо цеплять трос, надо цеплять трос». Сава, увидев меня, около БТРа при таком обстреле, сначала опешил, потом, быстро сообразив, выскочил из БТРа, и мы в один миг подогнали тягач, подцепили трос, и тягач потащил БТР. Колонна тронулась.
Так мы, отстреливаясь, вышли из кишлака. По прибытию в полк и осмыслив, что произошло, мы долго смеялись с Саввой, как цепляли трос и как я орал: «Сава, Сава, Сава». Но в тот момент, мы думали только об одном, чтобы колонна вышла из под обстрела. В том бою мы потеряли несколько человек. Вечная им память. Сколько нас погибло тут и там в городах, горах и на пустыне. Раненых носили на руках, мертвых с поля боя выносили. Жили в палатках целый год.
Часто мы порой не досыпали. Сколько было боевых дорог, но с надеждой мы ждали дембеля.
И вот пришел приказ о демобилизации, но отпускать нас сразу никто не собирался. И тогда я вспомнил тех дембелей, которые с радостью кричали, увидев молодых солдат: «Замена! Замена! Замена!». Замена пришла 19 августа 1984 г., а 20 августа с утра, построив нас на плацу перед всем полком, командир произнес торжественную речь в наш адрес, в которой говорил, что мы с честью отдали свой долг, что на таких, как мы, надо равняться и от этих слов по телу пробежала приятная дрожь.
После окончания речи нас посадили на 2 бортовых Урала, и мы тронулись к границе. Доехали без приключений, пересекли мост через Амударью, прошли проверку через КПП и вот мы в Союзе. До Москвы мы ехали на поезде с пересадкой. И вот показалась Москва, мы прибыли на Казанский вокзал, вышли на перрон, нас было четверо из Москвы.
Идя по перрону, мы увидели патруль, который, увидев нас, почему-то развернулся и ушел в другую сторону. И тогда я вспомнил того в шинели, которой нас сопровождал. Мы были похожи на него, опаленные афганским солнцем, возмужавшие, немного суровые, ребята, идущие с войны.
Выйдя из вокзала, мы попрощались, договорились о встрече. Оставшись один, я вдруг понял, что не помню, как мне доехать до дома, хотя до него пешком минут сорок не спеша. Я стоял в растерянности, ко мне подошел таксист, спросил куда. Я сказал на улицу Большую Почтовую, он объявил 10 рублей, потом выяснилось, что можно доехать за 1 рубль. Но в моей ситуации торг был неуместен. Когда подъезжал ближе к дому, память вернулась. Я попросил остановить немного вдалеке от дома, чтобы пройтись пешком.