— Значит, Дим, план такой, — заговорив, он и не подумал сбавить темп. — Сейчас подскочим в один магазин, презентация, автограф-сессия, общение с читателями. Думаю, там нальют. Потом…

— Подожди, — незнание издательского имени напрягало все сильнее, но не лезть же на бегу в искусственный интеллект, — я с дороги вообще-то. Неплохо бы переодеться, душ принять, что ли… Да, и надо ведь в отель поселиться. Где у вас тут пятизвездочный отель?

Издатель замахал руками:

— Какой отель? Мы с Володей и Машей обо всем договорились: ты живешь у нас. Аля вчера борщ сварила. Помнишь мою Алю? Когда ты в тот раз приезжал, она у нас еще секретарем была, а теперь исполнительный директор…

Почему в издательское дело уходят семьями? — отдуваясь, подумал Ливанов. Как в сектанты, честное слово. Что у нас, что у банановых, без разницы… Футболка взмокла насквозь, здесь носили максимум майки и топики, плюс мобильный кондишен, надо срочно купить. Короче, пора позвонить Герштейну.

Он вытаскивал на ходу мобилку, когда они внезапно оказались на автостоянке, запруженной машинами и накрытой куполом невыносимого выхлопного смога. Почему-то в Банановой республике практически нет автомобилей с нормальными двигателями: непонятно, куда они вообще девают купленный у нас по дешевке газ. Обдумать эту вечную загадку Диванов не успел: издатель распахнул дверцу ближайшего бобика и точным движением впихнул приезжего писателя внутрь — будто в раскаленную консервную банку. Правда, он тут же врубил на полную мощность автомобильный кондишен, и жизнь на мгновение стала прекрасной.

Они уже ехали по городу.

— Это быстро, — говорил издатель, и за рулем развивая неслабую скорость. — Народу там много не будет, мертвое же время, сразу после сиесты. Но нальют стопудово, это ж Федин магазин. Помнишь Федю?

Никакого Федю Ливанов не помнил. А Герштейн не отвечал, и вообще не факт, что его мобилка работает здесь, в Банановой. Черт, надо было расспросить его поподробнее про эту их конференцию или конгресс. Оно, конечно, домашний борщ Ливанов уважал тоже, но срубить с издателя бабло для экспедициии Юрки Рибера уж точно не представлялось возможным. Банановый издатель в принципе не знает, что такое бабло. А если и знает, то тщательно скрывает от авторов, даже самых что ни на есть имиджевых.

Машина черт-те сколько плутала по отнюдь не центральным улицам города, пока не вырулила к стандартной спальной высотке, цокольный этаж которой занимали, теснясь друг к другу, офисы банков, салоны красоты и магазинчики. Вычленить среди них на глаз книжный было бы проблематично — если б не громадная, во всю витрину, афиша: «ДМИТРИЙ ЛИВАНОВ. Знаменитый писатель, поэт и публицист из соседнего государства. Презентация нового романа “Валентинка. ru”. Автограф-сессия, общение с читателями. Только один день!» и так далее.

Афиша Ливанова позабавила, особенно в части про «новый роман». Но, по крайней мере, она была большая и броская: какая-никакая публика, несомненно, соберется и в этой глуши. Нет, но чтобы ради автографов на паре-тройке сотен (а то и десятков) книжек не дать человеку возможности сменить футболку?! На такое способны только банановые. Они вообще черт знает на что способны.

Внутри магазинчик выглядел на удивление родным, ничем практически не отличаясь от аналогичных точек на ливановской родине: по крайней мере, ассортимент совпадал один в один. На дальней верхней полке (что-то чересчур дальней и верхней, Ливанову это не понравилось) выстроились толстыми корешками и его книги: «Пища смертных», «Дом», «Резонер», все три тома «Зеленых звезд» в неправильном порядке и, разумеется, «Валентинка», куда ж без нее. Все издания были знакомые, Володины, а «Пища…» так вообще из старого синего тиража, который давным-давно разошелся — где угодно, только не здесь. Никаких покупателей в магазинчике не было, и Ливанов обернулся: забыл посмотреть, на который час назначена его презентация. Но афиша висела снаружи и насквозь не просвечивала.

— Паша! — ринулась к ним из-за стеллажей высокая девушка в мини, и Ливанов отметил две вещи: длину ее ног и «Паша». — Ну где тебя носит?! А вдруг журналисты? Пятый канал, между прочим, звонил, интересовался…

Она перевела дыхание и спохватилась:

— Здравствуйте, Дмитрий Ильич.

— Да ладно, — миролюбиво сказал издатель Паша, — ну, опоздали на десять минут. Показывай, где.

— Идемте, — заторопилась девушка. — Вы извините, Дмитрий Ильич, мы планировали, как лучше, чтобы вам было удобнее с поезда… Проходите.

Она нырнула в узкий проем между стеллажами, заманчиво покачивая путеводной задницей; однако в потной футболке Ливанов к женщинам не приставал, и удобная дислокация была бездарно упущена. Они сделали несколько поворотов по книжному лабиринту и вырулили в аппендикс, оканчивающийся пластиковым столиком с бутылкой минералки, стопкой стаканчиков, шариковой ручкой на привязи и табличкой с ливановской фамилией.

Минералка, по крайней мере, была весьма кстати.

— Садись, — радушно предложил Паша.

Ливанов протиснулся мимо книжной девушки, с ее груди пахнуло прохладным ветерком кондишена. Банановые девушки — это вообще отдельный разговор, главное достояние их так называемой страны, неисчерпаемый ресурс оной: собственно, с его зачерпывания и стоило начинать ее дегустацию и познание. Ну допустим, не сегодня, не сейчас; никуда они от него не денутся, в конце концов. С сожалением закончил обходной маневр и опустился за столик, на котором чего-то ощутимо не хватало.

— А где?.. — заикнулся он.

— Сейчас, — с готовностью заверил Паша. — Феди, кажется, нету… Я сбегаю напомню девочкам. Не переживай, нальют.

— Книжки где? — усмехнулся Ливанов. — Что подписывать будем?

Издатель посмотрел непонимающе, как если б ему задали вопрос из области, скажем, физики жидких кристаллов. Ливанов выложил на стол экземпляр банановой «Валентинки», поставил торчком и огляделся по сторонам: не хватало еще кое-чего, а именно восторженных читательских толп, жаждущих автографа. Кстати, если учесть, по какому лабиринту вела его путеводная девичья задница, читателям придется нелегко. Впрочем, банановые не боятся трудностей, более того, с особым упоением сами себе их устраивают. У них так принято, национальный спорт.

— А-а, — догнал, наконец, издатель. — Так ведь тиража еще нет. Одну книжку прислали из типографии, сигналку.

— То есть? Мы же вроде в тур собирались. На Остров, — он решил сразу предельно все конкретизировать, вычленив главное, с банановыми иначе нельзя.

— Поедем, — заверил Паша. Обернулся и крикнул вглубь книжного лабиринта, где скрылась девушка: — Ну скоро там?

Ливанов открыл минералку, и полбутылки мощным взрывом выплеснулось наружу, окатив раритетный (надо сохранить) сигнальный экземпляр на смешном наречии. Черт, мог бы учесть, что они тут особенно трепетно относятся к газу, независимо от контекста.

— По-моему, без книжек ехать как-то странно, — отхлебнул воды, и газ мощно шибанул в носоглотку. — Неудобно, что ли, перед читателями. Кстати, может, кого-нибудь у входа поставить? Не найдут же.

— Кому надо, найдут, — издатель махнул рукой. — Только после сиесты кому оно надо? Мертвое время, я же говорил.

— А фиг было ставить на мертвое время?

— Ну, Димка, тебе не угодишь. Для тебя же старались. О! Смотри, вот это я понимаю. А то ведь позорище, сидим тут, водичку пьем…

Книжная девушка вернулась с подносом, сплошь уставленным гранеными бутылками водки разных сортов, которая у банановых, Ливанов знал не понаслышке и сам с удовольствием рассказывал дома и за границей, хороша почти в той же мере, что и местные женщины. Налили без вступлений и церемоний; девушка, правда, отказалась и снова исчезла в лабиринте, но тосковали по ней секунды две, не больше. Выпили за встречу, за гостя и за хозяев, за отсутствующих дам, за новую книгу, за то, чтобы не последняя, за перспективы бананового книгоиздания, а дальше было уже пофиг, за что.

И тогда пришло чудесное ощущение легкости и необязательности происходящего, такое редкое, почти недостижимое там, в большой стране, где нет и никогда не будет счастья. Здесь же, в стране смешной и несуразной, безалаберной до ужаса, нелогичной до абсурда — наоборот, категорически не было всего остального, необходимого для нормальной жизни. Ведь если разобраться, думал Ливанов, жить здесь по определению нельзя, а они все-таки живут! — и эта иррациональная несообразность кружила голову ничуть не хуже дивной местной водки и дивных же, хоть и оставленных про запас местных женщин.