— Я потерял три миллиона и не мог поверить, что звезды так жестко меня подставили. Я нанял частного детектива, чтобы тот докопался до сути. Он обнаружил, что Аллегре приплачивают компании, в которые я инвестировал свои деньги. Астрология к ее советам не имеет ни малейшего отношения, поэтому я и порвал с ней.

Меня удивило, что разговор проходил перед Пруденс, но она словно не обращала никакого внимания и не чувствовала неловкости, хотя, несомненно, слышала каждое слово. Она стояла на своем месте, умело оставаясь ненавязчивой.

— И это все? — поинтересовалась я. — Вы просто порвали с ней?

— Еще я порекомендовал ей уехать из Сан-Франциско, пока она в состоянии ходить на ногах.

— Имелся у Вас ключ от дома Аллегры? — Монк нашел положение, при котором видел Коллинза и при этом не видел картину.

— На самом деле был, — признался Макс, при этом сдвинувшись так, что картина снова оказалась в зоне видимости Монка.

— Где Вы были два дня назад? — Монк подвинулся к Коллинзу, глядя на него уголками глаз.

— Навещал маму, живущую в двух шагах от дома Аллегры, — Коллинз сделал шаг назад, и Монку пришлось снова повернуться к нему и мельком увидеть картину. — У меня был не только мотив убить Аллегру, но еще средства и возможности.

— Удивлен Вашей откровенностью, — Монк сощурился, чтобы расфокусировать зрение. — Не хотите ли признаться, пока она не иссякла?

— Уверен, если буду с Вами открытым и честным, Вы вычеркнете меня из списка подозреваемых.

— А может, это простая уловка, — предположил Монк, — как и Ваши перемещения, лишь бы я смотрел на эту ужасную картину.

Коллинз симулировал удивление: — О, извините. Я понятия не имел. Вам не нравится картина?

— Да это мазня, а не картина! — воскликнул Монк.

— Между прочим, это классический Уолленгрен, одно из его ранних произведений абстрактного импрессионизма, — Пруденс с благоговением вперилась в картину. — Называется «Лора. Портрет любовницы». Как можно увидеть, он находился под влиянием Поллока и де Кунинга.

— Конечно, — закивал Коллинз.

— Эмоции здесь сыроватые, почти животные, — продолжила лекцию Пруденс, — но уже закаленные чувственностью и, не побоюсь этого слова, фантазией. Чувствуете власть инстинкта, а не интеллекта?

— Чистый холст был бы приятнее на вид, — поморщился Монк. — Изображение на картине совсем не похоже на женщину.

— Абстрактное искусство не изображает объекты, — возразила Пруденс. — Оно захватывает их природу, неоднозначность, чувства, сущность.

— Сколько стоит? — деловым тоном осведомился Коллинз.

— Семьсот тысяч долларов, — ответила Гринвальд.

— Я возьму ее, — сказал Макс.

— Вы же не хотите купить ее? — опешил Монк. — Это же не искусство!

— Мне любопытно, — протянул Коллинз, — найдется ли здесь нечто, что Вы сочтете искусством?

Монк стал осматривать галерею, пока его взгляд не остановился на чем-то приятном.

— Это шедевр! — воскликнул он.

Он подвел нас к постаменту, на котором стояла ярко подсвеченная галогеновыми лампами бутылка «Виндекса» с распылителем.

— Ее красно-бело-синий цвет символизирует свободу, демократию и мир, и наш патриотический долг — сохранить поверхности от микробов, — воодушевленно вещал он. — Изящные плавные линии бутылки и глубокий ярко-голубой цвет жидкости представляют природу, непорочность и духовное избавление, исходящие только от чистой жизни. Вот что прекрасно!

— Это просто средство для мытья стекол, — усмехнулась Пруденс, — а не экспонат. Я чистила стекла и поставила бутылку на постамент. Никудышный пример.

Мне не понравилась эта высокомерная дама. Она ничем не лучше меня, и следовало дать ей знать об этом.

— Мыло «Брилло» представляет собой лишь неказистые куски одноразового применения в красочной упаковке. Но когда Энди Уорхол сделал точные копии упаковок этого мыла из фанеры и выставил в галерее, их назвали произведениями искусства, — возмутилась я. — Как и на бутылке «Виндекса», смелое использование красного, белого и синего цветов в оформлении упаковок «Брилло» говорит о патриотизме, силе и независимости, а также о сохранении чистоты, а прямоугольная форма являет собой порядок, баланс и гармонию!

Уорхол использовал обычные вещи, чтобы спросить: почему одни вещи могут являться произведения искусства, а другие — нет? И тем самым полностью подорвал представление об искусстве. Я утверждаю, поставив «Виндекс» на подсвеченный яркими огнями постамент, Вы превратили его в искусство. Вопрос: является ли бутылка произведением искусства, независимо от контекста? Думаю, мистер Монк убедительно доказал, что является.

Все молча уставились на меня. Возможно, я и выглядела как представитель рабочего класса, но это не значит, что я необразованная. Я наслаждалась их удивлением и старалась не показаться самодовольной.

Коллинз взял в руки бутылку «Виндекса» и протянул ее Монку.

— Она Ваша, как и наши комплименты!

Монк решительно отступил на шаг назад, держа руки перед собой. — Вы в самом деле думаете, что я просто уйду отсюда, словно ничего не случилось? Это взятка!

— Это просто «Виндекс», — настаивал Коллинз.

— То, что Вы делаете, — это отчаянный поступок виновного человека, равносильный признанию!

— Я не убивал Аллегру Дусе, — возразил Коллинз.

— Тогда почему пытаетесь подкупить меня? — хмурился Монк. — Вы где-то ошиблись, и я выясню, где. Можете не сомневаться!

На этой ноте босс вышел, прикрывая глаза от болезненных образов произведений абстрактного экспрессионизма.

Мы возвращались к моей машине, припаркованной в нескольких кварталах к северу от Саттер. На тротуаре было полно людей. Монк засунул руки глубоко в карманы пальто, опустил голову, и изо всех сил старался никого не задеть. Его попытки избежать любого контакта с прохожими походили на танец. Он совершал волнообразные движения, кружился и кривлялся. Мне захотелось положить шляпу на тротуаре и собрать пожертвования за его уличное выступление.

— Конечно, современное искусство мало кому нравится, — обратилась я к боссу, — но не кажется ли Вам, что прикрывать глаза — уже чересчур?

— Я защищался.

— От картин?

— Ты даже не знаешь, каково мне смотреть на нечто настолько ужасающее.

— Как же Вы можете смотреть на расчлененные тела в лужах крови, если Вас так пугают брызги краски на холсте?

— Чем дольше я смотрю на дезорганизованные и грязные вещи, тем серьезней становится мое навязчивое желание.

— Какое желание?

— Исправить их, — передернулся Монк.

— Как Вы могли исправить картину? Как навести порядок в чем-то намеренно беспорядочном?

— Не знаю, и поэтому мне страшно. Понятия не имею, что нужно делать.

— Уверена, Вы можете контролировать себя.

Он посмотрел на меня.

— Неважно, беру свои слова назад, — смутилась я.

— С нераскрытым убийством то же самое — мной движет такое же навязчивое желание все исправить. Но тут я знаю, как поступать, — объяснял он. — Я собираю доказательства, пока не складывается ясная картина того, что произошло, и появляется уверенность, что убийца не уйдет от наказания.

— Как Вы думаете, Коллинз убил Аллегру Дусе?

— По его же признанию, у него имелись средства, мотив и возможность, — сказал Монк. — То, что у него был ключ и он являлся любовником погибшей объясняет, как он попал в дом и почему Аллегра не подозревала об опасности, пока не стало слишком поздно.

— Как насчет открытого окна в ванной и сломанного держателя полотенец?

— Коллинз мог все подстроить, чтобы перевести подозрения на некоего злоумышленника, которого и в помине не было.

— Не думаете ли Вы, что планируя убийство Аллегры, он бы придумал для себя алиби?

— Ну да, — согласился Монк.

— С другой стороны, возможно, он хочет, чтобы мы именно так думали, — продолжила я. — Считает, что с паршивым алиби будет меньше казаться виновным.

— Возможно, — кивнул Монк.

— Ну так что?

Он пожал плечами. — Пока не знаю. Но меня очень впечатлила твоя речь в галерее.