К несчастью, я был в это время в отсутствии, а по моем приезде Армфельт напомнил обо мне цесаревичу, однако я не был призываем. Вероятно, Ростовцев, не в интересах которого было мое объяснение, принял против этого какие-либо свойственные его характеру меры.
Не успел князь Меншиков выехать из столицы, а великий князь Константин принять морское министерство, как все, им выведенные и облагодетельствованные, стали выпытывать, какое положение им принять в отношении к прежнему начальнику. Мелихов, служивший обоюдным шпионом в Николаеве в 1828 году, теперь уже вице-адмирал, более всех стал чернить князя и, как его спутника, меня, остававшегося при морской кодификации по просьбе князя, который, надеясь воротиться через несколько месяцев, упросил меня не сдавать канцелярии до его приезда. Воры, которых князь обходил чинами, вместо того чтобы выгонять из службы, платили ему за это, как подобает ворам. Про меня Мелихов сказал, что я получаю 20 лет 10 тысяч рублей за канцелярию свода морских постановлений и ничего не сделал, а великий князь повторял это, веря Мелихову.
Все управлявшие отдельными частями приглашены подать «откровенные» отчеты о состоянии их частей, и если они в дурном положении, то «откровенно» сказать, что тому причиною. Как поняли эту откровенность управлявшие, утверждать не могу; я же подал отчет, в котором изобразил громадность труда и скудость средств, выразив при этом, что свод постановлений — работа, в умственном смысле ничтожная, требует гораздо более времени, чем начертание нового положения, ибо последнее диктуется умом, а первое требует цитат, которых иногда нельзя приискать ни в одном архиве. Великому князю растолковали, что это стрела, пущенная в него, ибо он издал один отдел нового морского устава.
Когда я принес свой отчет, великий князь принял меня изрядно и, услышав, что я старался в особенности исполнить его волю в отношении к откровенности, — даже очень хорошо, благодарил меня, объявил мне, что он «компетентен судить» и что прочитает мой отчет со вниманием.
— В таком случае долг благодарности на моей стороне, — сказал я. — Ваше высочество изволит увидеть, что я ничего не получал за эту канцелярию, работал двенадцать лет безвозмездно и сделал довольно много.
Слова мои были приняты неблагосклонно. По прочтении же отчета я получил приказание явиться к его высочеству.
— Как вы смели написать, что сочинение нового устава не стоит труда, когда вы знаете, что я написал устав?
— Я излагал откровенно свои убеждения! — отвечал я.
— Так вы не видели, что я перечитал французские и английские уставы?
— Ваше высочество! Я далек был от мысли критиковать новый устав; я привел свое рассуждение только для оправдания собственной моей медленности; мне приходилось перечитывать десятки томов только для того, чтобы убедиться, что закона не было, что правило введено произвольно и укреплено практикою.
— Так я вам покажу, что я кончу дело в год.
— Ваше высочество! Я никогда не равнял себя с вами ни в способностях, ни в средствах, и смею думать, что лучший успех дела под вашим руководством не может послужить мне укором: вы в совершенно другом положении.
Через несколько дней я получил повестку не являться к его высочеству без приказания, и если имею надобность в личном докладе, то чтобы испрашивал разрешения. Эта повестка была предметом роскоши, потому что я никогда не являлся к его высочеству.
В мае я получил по докладу графа Армфельта отпуск за границу, о чем донес его высочеству и просил его соизволения отправиться такого-то числа; на докладе написано: «Согласен», и я уехал.
Прибыв в Петербург, я получаю приказание явиться к его высочеству.
— Какое право имеете вы уезжать, не сказавшись? — встретил меня великий князь.
— Я уехал с вашего согласия, — отвечал я.
— Вы обязаны были ко мне явиться!
— Я не мог этого сделать, потому что получил запрещение являться без приказания.
— Вы считаете себя равным мне, пожалуй, по вашему званию! Вообще странно, что вы сохраняете за собой место в морском ведомстве.
— Ваше высочество! Я не так безрассуден, чтобы равняться с вами, а в морском ведомстве я остаюсь по просьбе князя Меншикова. Это для меня не милость, а жертва.
— Мое почтение! — сказал великий князь, и я вышел.
Вслед за этим я получил извещение великого князя, он поручил кодификацию, не помню, четырем или пяти комиссиям из контр-адмиралов, капитанов и гражданских чиновников каждая, всего человек 25 (у меня было три чиновника), которые, однако, и до сих пор не сделали свода. Я написал о том князю и получил в ответе от 17 октября 1853 года: «Великий князь не передавал мне никакого извещения о преобразовании канцелярии кодификации во многие комитеты, состав которых — такой, как вы мне его изобразили, — не из удачных. Один из членов годился бы особенно для заведования портами; он доказал в этом свои способности, украв в Кронштадте 2500 пудов смолы. Предусматривая это, я написал великому князю частное письмо, в котором сказал ему, что если он рассчитывает предложить перемены в управлении флота, которого он будет, вероятно, скоро непосредственным начальником, я прошу его подождать моего возвращения, чтобы я мог лично передать ему различные улучшения, которые я имел уже в виду. Он мне ответил, что он так и предполагает».
После перехода неприятельских войск на южную сторону Севастополя государь сказал одному офицеру, отправлявшемуся туда, что фельдмаршальский жезл князя Меншикова у него на столе, пусть князь кончит дело и приедет взять его. Это нанесло последний удар. Многие, окружившие престол, которых я имел случай видеть, и впереди всех Орлов, не могли скрыть, что они гораздо более страшились явки Меншикова на приглашение государя, чем поражения нашей армии; дисциплину разрушали всеми средствами. Инкерманское дело князь не мог возобновить оттого, что у него не было пороху. Меншиков, ум которого ценил император Александр и доселе Николай, прослыл глупым; герой 1828-го и 1829 года оказался в 1854 году совершенно неспособным в глазах придворных; человек, который надоедал своей вежливостью и звал к себе моего писаря на чай за то, что он имел обязательность принять из казначейства его арендные деньги, прославлен грубияном, являющимся в пальто к султану. Наконец, женская интрига изобрела оружие еще более меткое: говорили государю, что Меншиков был его несчастливой звездой.
В 1855 году, 12 февраля, за неделю до кончины государя, Меншиков писал мне из Севастополя: «Благодарю вас за ваши добрые письма от 25 декабря, 2 и 9 января; письма, которые получаешь от своих друзей, — настоящий бальзам утешения, когда бываешь, как я, оклеветан и почти опозорен как двором, так и столицею. Я не пишу вам обо всем, что испытываю, и о затруднительности моего положения. Податель этого письма вам все расскажет».
Податель был Краббе, адъютант князя Меншикова. Князь сблизил его с своим домом еще в мичманском чине, потому что отец его служил на Кавказе, в который князь был решительно влюблен. Краббе был тогда, как и теперь, величайший невежда, едва умевший писать, но остроумный, расторопный и фигляр. Потом князь сделал его своим адъютантом, но на службу стал употреблять его деятельно только по выбытии из адъютантов смышленого и неутомимого Васильева, — на службу, поскольку она не требовала ни познаний, ни грамоты.
Князь Меншиков давно уже тяготился директором своей канцелярии А. А. Жандром; говорил всем, что желал бы как-нибудь от него избавиться, — адъютантам, секретарям, знакомым, но только не ему самому. Во всем доме повторяли отзыв князя на вопрос, сделанный ему: «Как поживает ваш зять?» (Вадковский, лежавший в лихорадке.)
— Который? У меня их два, и ни один не удался.
Но Жандр имел свою философию и продолжал наслаждаться преимуществами своего места. Наконец, около 1850 года, он стал ему невмочь. Князь предложил мне его место, но я отвечал, что это уже слишком поздно. В 1852-м или несколько ранее я советовал князю назначить Краббе директором канцелярии, находя, что для переписки, которая в канцелярии не мудреная, он может иметь грамотных начальников отделений, но что он пользуется репутацией обязательного человека и не будет становиться ширмою между князем и флотом. Князь одобрил эту мысль, однако же посовестился и просил меня «поучить» Краббе, дабы он мог по крайней мере написать записочку лучше П. А. Колзакова. Его прикомандировали ко мне в канцелярию, а между тем услали князя в Константинополь. Краббе был несколько раз присылаем сюда из Севастополя с донесениями и держал себя в отношении к князю Меншикову очень хорошо.