В Германии в 1944 году полковник граф фон Штауфенберг, прусский офицер, патриот, самостоятельная личность, член подпольной организации, попытался убить Гитлера. В Советском Союзе маршал Тухачевский, которому некоторые авторы приписывали намерение стать «красным Бонапартом», свергнуть Сталина, был на самом деле бесконечно далек от этой мысли. Возможно, он презирал Сталина и был равнодушен к идеологии марксизма, но он уже не мог отделять себя от той властвовавшей и привилегированной элиты, в которую он вошел. Смелый боевой офицер, он был полностью сломлен и раздавлен, когда его арестовали «свои», — никакой внутренней, самостоятельной опоры в нем уже не могло быть. Опустошенность, полный крах всего, чему служил, ради чего жил… Большие люди, известные на всю страну, над которыми уже нависал меч, до последнего момента еще надеялись, что уж их-то минует чаша сия. Психологически уже заранее надломленные — удивительно ли, что лишь ничтожное число их покончило самоубийством в последнюю минуту, когда уже в дверь стучат и револьвер под рукой; нет, покорно шли на Лубянку, под пытки…

Этот тип людей был создан Лениным и Сталиным. Страшно становится, когда читаешь, что говорил Бухарин за два года до собственной гибели, когда шел процесс над «троцкистско-зиновьевской бандой», как он восхвалял Сталина и клеймил Зиновьева и Каменева. И те из них, которые уцелели в кровавой мясорубке тридцатых годов, уже не существовали как самоценные личности. Разве они могли уважать сами себя? Что в них осталось, кроме страха за свою жизнь и беспрекословной готовности исполнить любой приказ вождя? Рассказывали, что когда исключенный из Политбюро Вознесенский сидел в тюрьме, дожидаясь расстрела, к нему в камеру пришел Булганин и топтал его своими маршальскими сапогами. А как жалко и трусливо вели себя обвиненные в создании «антипартийной группы» Маленков и Каганович на пленуме ЦК в 1957 году? А как набросились, словно стая волков, на Жукова осенью того же года на следующем партийном пленуме его боевые соратники, прославленные советские маршалы?

Конечно, незаурядные личности все же были — тот же Берия, изверг и убийца, но человек бешеной энергии и силы воли; Хрущев, при всех его недостатках, — фигура неординарная, наделенная инициативностью и смелостью; азербайджанский лидер Багиров.

О Багирове стоит сказать несколько слов. Он выделялся на фоне остальных, весьма бесцветных, закавказских вождей. В Армении, например, долгие годы правил Арутинов, с фамилией которого связана забавная история. Вообще-то, как знает любой армянин, эта весьма распространенная фамилия звучит как Арутюнов. Сталин, посылая будущему секретарю ЦК компартии Армении поздравительную телеграмму ко дню рождения, написал его фамилию через «и», ближе к грузинскому произношению. И Арутюнов с этого момента велел писать свою фамилию не иначе как Арутинов. Багиров был сделан из другого теста. Волевой и решительный, он был абсолютным хозяином в своей республике. Он даже в чем-то перещеголял Сталина: тот репрессировал большинство делегатов XVII съезда, многие из которых голосовали против него на выборах Политбюро (тайным голосованием), а Багиров у себя в республике в аналогичной ситуации пересажал вообще всех делегатов своего азербайджанского съезда — чтобы уж знать наверняка, что не остался никто из бросивших ему «черный шар».

Мне запомнилась история, рассказанная одним высокопоставленным партийным деятелем со слов человека, бывшего до войны заместителем наркома внутренних дел Азербайджана. Этот нарком был самым страшным человеком в республике (после Багирова, конечно). Так вот, заместителя однажды вызывают к Багирову, а это было в Баку то же самое, что быть вызванным к Сталину в Москве; как вспоминал Хрущев, «идешь и не знаешь, вернешься или нет». Замнаркома входит в огромный кабинет, в самом конце которого сидит за письменным столом Багиров, кивком головы молча подзывающий его. Пока он шел через кабинет, он шестым чувством ощутил, что кто-то еще здесь есть, и, бросив взгляд в угол, увидел там своего шефа, грозного наркома, который сидел на краешке стула и дрожал, «как собака, вышедшая из воды». Заместитель подошел к столу Багирова и услышал только одну фразу: «Возьмешь это говно, повезешь в Москву. Иди!» Ему пришлось конвоировать своего, уже опального, начальника, в Москву, где того быстро подключили к какому-то очередному списку врагов народа и расстреляли. А заместитель вернулся в Баку, где его вскоре сняли с работы и посадили, но он уцелел и рассказал — десятки лет спустя — эту историю.

Однажды в Баку приехала делегация иранских парламентариев. Можно представить себе, как их угощали и что им показывали; один из них, однако, проявил черную неблагодарность и в газетной статье рассказал, что азербайджанские партийные руководители живут так, что тегеранская знать по сравнению с ними — просто бедняки. Сталин узнал об этом, рассердился и отправил в Баку комиссию госконтроля для проверки финансовых дел. Багиров распорядился поселить членов комиссии, молодых еще людей, в лучшей гостинице, окружить их всяческим вниманием и заботой. Финансовая проверка — дело долгое, московские гости не устояли перед обильными возлияниями и красивыми девушками, и в конце концов Багиров отправил Сталину полное досье на членов комиссии, включая заснятые подробности их веселого времяпрепровождения в Баку, с комментарием: «Вот кого прислал нам Мехлис». Этих людей, естественно, поснимали с работы и выгнали из партии, а дело об источниках богатства и роскоши бакинской элиты тихо угасло.

Багирова расстреляли по «делу Берия». На процессе он держался мужественно, признал свои злодеяния, категорически отвергнув обвинения в шпионаже и измене, и заявил, что гордится тем, что был цепным псом Сталина.

Из среднеазиатских руководителей колоритной фигурой уже позднесталинского периода был первый секретарь в Узбекистане Усман Юсупов, при котором, как говорят, и началась знаменитая узбекская коррупция, расцветшая потом при Рашидове. Рассказывают, что однажды, после того как Сталин провел в Москве пленум по кадровым вопросам, Юсупов решил сделать то же самое в Ташкенте, чтобы распечь своих подчиненных, и выглядело это так: «Министр просвещения товарищ Кадыров — вставай, пожалуйста. Что доложить можешь, как высшим образованием руководишь? Сам за всю жизнь две с половиной книжки прочитал, что в просвещении понимаешь? Садись, пожалуйста. Следующий — министр здравоохранения товарищ Абдуллаев. Абдуллаев, вставай, пожалуйста. О положении в больницах что знаешь? Полтора литра водки в день пьешь, больше ничего не умеешь. Садись, пожалуйста». И так далее.

Но это было уже после войны, а в тридцатых годах было не до смеха. Руководитель моей дипломной работы Кузнецов, зам. директора института, где я учился, перед войной был вторым секретарем ЦК Таджикистана. Он рассказывал, что в 37-м году было ясно, что кого-то арестуют — или первого секретаря, или его, Кузнецова, и каждый из них собирал на другого компрометирующие материалы, чтобы в случае ареста свалить на того вину за провалы в борьбе с врагами народа. Помощники обоих секретарей ЦК прятали эти материалы в памирских пещерах, каждый в своей. Забрали первого секретаря, но вытащенный его помощником компромат на Кузнецова оказался, видимо, не слишком тяжелым, и Кузнецов отделался переводом на дипломатическую работу в Иран.

Этот же Кузнецов рассказал мне, что в 39-м году он был свидетелем последнего появления на публике Ежова. Было какое-то большое совещание, присутствовал сам Сталин. Был, как водится, предложен состав президиума, в который включили и Ежова, как наркома внутренних дел. И вдруг встает Жданов и дает отвод Ежову! Как рассказывал Кузнецов, все ахнули и замерли: Жданов, конечно, фигура, но чтобы выступить против «кровавого карлика»? Ежов идет к трибуне, бледный как полотно (он уже, конечно, все понял: разве мог бы Жданов осмелиться на такой шаг по своей инициативе?), и сбивчиво произносит несколько фраз: «Товарищи, заверяю вас, что все, что я делал, было по личному указанию товарища Сталина… Товарищи, я ничего не предпринимал без согласования с товарищем Сталиным…» Все молча смотрят на Сталина; тот побагровел, усы у него поднялись кверху (признак гнева), и вот он произносит роковые слова: «Вы черный человек, Ежов! Вам не место в партии». Все ясно, Ежова уже считай что нет на свете. И действительно, через несколько дней Ежова сняли с должности и назначили наркомом водного транспорта, а вскоре арестовали и расстреляли. Наркомом стал Берия. Был почти полностью заменен аппарат наркомата; сотни чекистов, руки которых были по локоть в крови, теперь сами получили пулю в затылок. Десятилетия спустя один старый зек, с которым я разговорился в одной из лекторских поездок, рассказал мне, что в лагерь, где он отбывал заключение, в 38-м году прибыла комиссия с Лубянки, наделенная правом пересматривать приговоры заключенным. Чекисты работали не спеша, рассматривая дела «врагов народа», и время от времени некоторым заключенным, приговоренным к десяти годам, заменяли срок на «вышку», после чего расстрельная команда уводила этих людей за сопку. Комиссия закончила работу и готовилась отбыть в Москву, как вдруг оттуда приехала другая группа чекистов (власть на Лубянке сменилась) с задачей проверить работу самой комиссии. Вновь прибывшие оценили работу комиссии как вредительскую и тут же на месте вынесли приговор. Членов комиссии увели за ту же сопку…