Кстати сказать, с 19 августа по 2 сентября 1936 г. во Франции с визитом находился еще и командующий Украинским военным округом И. Якир. По итогам его поездки тоже предостаточно и очень странного, и очень подозрительного. К примеру, Якир «привез» из Франции крайне пессимистическое мнение о французских вооруженных силах и, как следствие, аналогичный вывод о нецелесообразности военного сотрудничества с ними. Получается какая-то синхронность действий основных заговорщиков — хотя и по-разному, но они методично били в одну точку: мол, нецелесообразно военное сотрудничество с Францией, в том числе и потому, что-де слишком консервативно военное искусство французского Генштаба!

2. Установление (восстановление?!) контактов с влиятельными представителями германских политических и военных кругов, вплоть до попытки выйти на Гитлера и Бломберга, о чем уже говорилось выше. Обратите внимание также и на синхронность действий Тухачевского и Уборевича. Выехав в одно и то же время в зарубежные командировки, они действовали одинаково. Оба нахально напрашивались на аудиенции к Бломбергу, а Тухачевский — еще и к Гитлеру. А когда начались аресты видных заговорщиков, то на основании заблаговременно выбитого приглашения Уборевич умотал на маневры вермахта с планом поражения на руках. Вот, собственно говоря, откуда у германских генералов такая фантастическая прыть проявилась. Ведь их же просили ускорить войну, а они-то, в свою очередь, при том слабом состоянии вермахта могли ускорить ее только при опоре на составленный «стратегами» план поражения! Иначе даже подставленная под разгром РККА раздолбала бы слабый вермахт в пыль!

Упоминавшимся выше стратегическим командно-штабным играм на картах германского командования предшествовали… советские стратегические командно-штабные игры на картах, проведенные в Генеральном штабе нашей армии весной 1936 г. В свою очередь, последним предшествовали не только выезды за рубеж Тухачевского и Уборевича, но и, как выяснилось впоследствии в ходе судебного процесса по делу антисоветского троцкистского центра (23 — 30 января 1937 г.), повторная (письменная) директива Троцкого о необходимости организации поражения СССР в войне с Германией. В процессе судебного допроса на вечернем заседании суда 23 января подсудимый Пятаков показал: «Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант — это возможность прихода до войны, и второй вариант — во время войны. Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь против Сталина и ближайших помощников.

Второй вариант, который был, с точки зрения Троцкого, более вероятным, — это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно, с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти. Троцкий не сомневается, что война приведет к поражению Советского Союза. Это поражение, писал он, создает реальную обстановку для прихода к власти блока, и из этого он делает вывод, что блок заинтересован в обострении столкновений». В ходе немедленно проведенных в процессе судебного следствия как перекрестного, так и раздельного допросов К. Радек полностью подтвердил эти показания Пятакова: «Одно письмо — в апреле 1934 г., второе — в декабре 1935 г.»[440]

И вот кто бы теперь объяснил, почему должно было так уникально точно совпасть с этими данными поведение Тухачевского, который именно в декабре 1935 г. «предложил провести в Генеральном штабе большую стратегическую военную игру. Игра ставила своей задачей проработать меры и способы активного отражения нападения фашистской Германии на Советский Союз. Мысль эта не сразу встретила поддержку, и только в начале 1936 г. последовало решение о проведении такой игры на базе наших реальных оперативных предположений»[441]. Кто бы объяснил, почему принципиально здравая и нормальная, если полностью абстрагироваться от личности Тухачевского, идея по времени своего появления должна была столь жестко точно совпасть с директивой Троцкого?! Почему эта идея появилась точно в упреждение не скрывавшегося намерения советского руководства добиться-таки советско-французской конвенции, которая превратила бы отношения СССР с Францией в полноценный и надежный, как тогда представлялось (согласно навязывавшимся Литвиновым представлениям), военно-политический союз, в новую Антанту?! Ведь оппозиция-то была настроена крайне резко против советско-французского договора о взаимопомощи в отражении (германской) агрессии и также на упреждение, в момент, когда идея о таком договоре еще только витала в высоких сферах, попыталась изящно провокационно выступить против с применением тяжелой артиллерии марксизма» — использовав упоминавшуюся выше статью Энгельса?! Предложение же Тухачевского о проведении такой игры в точности копировало «логику» еще той попытки оппозиции — тоже в упреждение возможного заключения советско-французской военной конвенции. Кстати, высказанная им идея о проведении таких игр поначалу как раз и была отклонена в связи с тем, что советское руководство рассчитывало заключить эту конвенцию. Еще более того. Кто бы объяснил, почему эта игра ставила своей задачей проработать меры и способы именно активного отражения нападения фашистской Германии на Советский Союз?) Кто бы объяснил, почему такая формулировка задач игры должна была столь точно совпасть и с навязанной Тухачевским и Уборевичем «концепцией пограничных сражений»?! Дело в том, что именно она, как указывалось выше, предусматривала отражение агрессии активными операциями вторжения [на современном языке военных — стратегическими (фронтовыми) наступательными операциями], вплоть до инициативного развязывания войны непосредственно Советским Союзом! Почему именно такой вариант?! Ведь они же прекрасно знали об особой ущербности операций вторжения! Сами же, правда, якобы предупреждали об этом Ворошилова. В начале февраля 1934 г. они написали в докладной записке на имя Ворошилова, что «опыт показывает… Та сторона, которая не будет готова к разгрому авиационных баз противника, к дезорганизации систематическими воздушными нападениями его железнодорожного транспорта, к нарушению его мобилизации и сосредоточения многочисленными авиадесантами, к уничтожению его складов горючего и боеприпасов, к разгрому неприятельских гарнизонов и эшелонов быстрыми действиями межсоединений… сама рискует подвергнуться поражению»[442]. Ведь суть вредоносности «концепции пограничных сражений» состояла в следующем. Прикрытие собственных границ методом немедленного встречно-лобового вторжения/контрблицкрига должно было реализовываться не только заранее созданными фланговыми группировками. Прежде всего оно должно было реализовываться при ставке на статический фронт узкой лентой при сверхнизкой оперативной и линейной плотности сухопутных войск на остальной, и ведь большей же, части границы! В таком случае большая часть войск находится, в прямом смысле слова, в состоянии крайней неустойчивости именно с точки зрения обороны и прикрытия границ. И малейший внезапный удар, тем более нанесенный концентрированными силами, автоматически привел бы к невообразимо кровавой трагедии. Содержание упомянутой записки не оставляет ни малейшего сомнения в том, что Тухачевский и Уборевич не только прекрасно понимали ущербность своей концепции, но и навязывали высшему военному руководству СССР идею инициативного начала войны, то есть чтобы СССР выступил в ипостаси агрессора?! То есть навязывали вариант не только немедленного встречно-лобового вторжения/контрблицкрига, сиречь по факту уже свершившегося нападения, но и превентивного вторжения на чужую территорию ради якобы упреждения мобилизации и последующего разгрома противника. При практически абсолютной аналогичности систем подготовки, что к превентивному вторжению/блицкригу, что к немедленному встречно-лобовому вторжению/контрблицкригу по факту уже свершившегося нападения, войска двух готовящихся к вооруженному столкновению государств находятся, еще раз особо подчеркиваю это, в состоянии крайней неустойчивости именно с точки зрения обороны. Потому как у обоих, при заранее созданных фланговых группировках, ярко выражена ставка на статический фронт узкой лентой, в том числе и при сверхнизкой оперативной и линейной плотности войск на большей части линии грядущего вооруженного столкновения. И в этом случае все зависит от того, кто первым нанесет удар. Но нанесший первым удар немедленно получает фактически тотальное стратегическое преимущество и имеет практически все шансы вдребезги раздолбать приграничную группировку противника, на которого напал (что и произошло у нас 22 июня 1941 г.). Вот и попробуйте теперь понять следующее. Почему «стратегу» взбрело в голову выдумать такое именно тогда?! И почему по времени это должно было точно совпасть не только с принятием Верховным командованием стратегии блицкрига, но и с первым директивным письмом Троцкого, которое, по характеристике того же К. Радека, «надо рассматривать как толчок для пораженческой тактики»?! Более того. Почему это должно было уложиться в канву письма, в котором, по словам все того же Радека, «по существу речь шла об ускорении войны, как желательном условии прихода к власти троцкистов»?! И, наконец, кто бы объяснил причину поразительно «нежной заботы» германского военного ведомства о советском маршале М. Н. Тухачевском?! 29 июня 1936 г. Министерство пропаганды Геббельса почему-то запросило у военного ведомства Третьего рейха материалы досье на бывшего военнопленного Первой мировой войны подпоручика Тухачевского. Судя по всему, Геббельс вознамерился провести какую-то пропагандистскую акцию по компрометации Тухачевского — в тот период времени высшее нацистское руководство билось в тисках неразрешимой задачи, «как бы разрушить едва только ратифицированный франко-советский договор о взаимопомощи в отражении агрессии, увязанный с симметричным советско-чехословацким договором». Военное министерство прекрасно поняло смысл запроса и 8 июля 1936 г. ответило следующее: «В связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами штрафная карта лейтенанта Тухачевского выдана быть не может, поскольку персональные нападки на Тухачевского сейчас неуместны»![443] Что это за «вновь вскрывшиеся обстоятельства», почему «персональные нападки на Тухачевского», по мнению военного министерства, «сейчас неуместны»?! При этом следует иметь в виду, что военный министр Бломберг, санкционировавший такой ответ, во-первых, сам был настроен против Гитлера и входил в круг германских заговорщиков из числа генералов, а во-вторых, он еще с 1928 г. точно знал, что Тухачевского уже тогда «подозревали в руководстве движением по гос. перевороту»[444]. Надо полагать, что едва ли возникнут какие-либо препятствия для формулирования истинного ответа на поставленные вопросы.