И что бы все это могло означать? Неужели он все же чем-то действительно отравился, а слова толстяка лишь простое совпадение? А быть может, этот прилипало сам практикующий врач, и симптомы наступающей болезни он сумел прочитать у него по лицу? Не очевидно, но вполне вероятно.

Жорка бросился к трюмо в коридоре и оценивающе взглянул на себя. Из зеркальной глубины на него уставился побледневший и осунувшийся двойник с залегшими тенями около серых испуганных глаз и всклокоченными волосами. Да, видок, однако, был неважнецким.

Как бы то ни было, но можно определенно сказать, что ни угольные, ни какие другие таблетки, ни забота не на шутку всполошившихся родителей, ни самый внимательнейший осмотр школьного друга его отца, опытнейшего врача и светилы местной гастроэнтерологии профессора Бориса Олеговича Георгиевского, и его ценные указания не принесли Буфету никакого положительного результата. Оставалось последнее — завтра с утра полностью сдаться на милость безжалостным врачам, пройти самое тщательное обследование, а там уж…

В голове, хочешь не хочешь, как подлые мухи, закружились такие пренеприятнейшие существительные, как гастрит, колики, язва и самое чудовищное и безнадежное слово «рак». Мысленно Жорка их, конечно, не принимал и, пугливо отгоняя подальше, соглашался на менее пугающие словосочетания: недоброкачественные продукты, небольшое отравление, несварение желудка, временный характер и даже острая дизентерия, хотя явных симптомов последнего не наблюдалось. Здоровье Жорки медленно, но неуклонно угасало. Вкусив неприятных ощущений и эмоций, он с неизъяснимой надеждой и верой прислушивался к своему молодому организму, томительно ожидая положительных изменений, но тот, похоже, радовать своего хозяина почему-то не собирался. Наоборот, к вечеру ко всем прочим пугающим резям и болям прибавилось еще и какое-то легкое жжение, которое время от времени неприятно напоминало о себе. Жорка уже ругал себя самыми последними словами за то, что так пренебрежительно и безрассудно относился к собственному здоровью, и мечтательно сожалел, что если бы все повернуть хоть на несколько дней назад, он бы уж непременно что-то да изменил…

Наступившая ночь облегчения не принесла. Изрядно намучившись и мысленно, и физически и уже прочертив зыбкую дорожку к самому худшему, что его могло ожидать, Жорка забылся лишь под самое утро и очнулся, когда за окном бодрствовал ясный день, а часы показывали без пятнадцати полдень. Что-то надо было предпринимать. И тут в Жоркиной усталой и отчаявшейся голове отчетливо и ясно всплыли слова котообразного оппонента насчет их возможной встречи в тринадцать часов на том же самом месте, и он принял важное для себя решение — снова отправиться на набережную. Его интуиция говорила, что это, возможно, единственно правильный выход в сложившейся ситуации, а все остальное большого значения уже не имеет…

Итак, приняв важное для себя решение, Георгий Буфетов направился на набережную в район бывшего губернаторского дома. В подавленном состоянии, испытывая разбитость и болезненность в ослабленном теле, он кое-как доплелся до нужного места и увидел тех, кого и искал.

— О, Георгий Иванович, драгоценный, какая радость, какая неожиданная встреча, — обрадовано воскликнул вчерашний прилипало, резво подпрыгнув со скамейки. — Причаливайте к нам. А мы тут после плотненького перекусона, — и он погладил себя по выпуклому животу, — совершаем, можно так сказать, послеобеденный моцион. На свежем воздухе. Красота! И, между нами говоря, и вас вот совсем недавно вспоминали. Ну а как, порасскажите, поэтическим натурам сегодня пообедалось?

Жорка присел на скамейку и выдавил кислую гримасу.

— Спасибо, но я еще не обедал… пока. Что-то не хочется.

— О, так у вас не иначе как разгрузочный день? Похоже, что вы даже и не завтракали? — словно издеваясь, ехидно затараторил котообразный тип. — Похвально, похвально, что не забываете о своем драгоценном. Кисленькие щи со сметаной, — перешел он почти что на шепот, — и кусок черного хлеба с подсолнечным маслом… И так в течение тридцати дней подряд. Почти что по Брэггу… Исключительно помогает. В организме наступает завидная легкость, а в мыслях полное просветление… А мы все вот жареных курочек пробуем, да и осетринкой не прочь побаловаться. Правда, в одном магазине пообещали анчоусов с полбочонка, но вот пока что еще не подготовили, — вздохнул он печально и тут же вытащил из-за пазухи здоровенную голову копченого осетра и, ухватив ее рукой прямо за нос, впился зубами в змееподобный загривок.

Жорка изумленно вытаращился на голову диковинной рыбы, которую приходилось видеть лишь только на картинке, и тут же почувствовал новый прилив тошноты, отчего отпрыгнул на самый конец лавочки и склонился над серебристой урной.

— Ну не хотите осетрины, тогда, может быть, хороший бифштексик… с кровью, — взбодрив усы, не унимался котообразный толстяк.

— Тарантул, достань господину поэту говяжий бифштекс из портфеля. По-моему, он еще совсем не остыл?

— А мне вот почему-то кажется, что Георгию Ивановичу сейчас вовсе не до еды, — громко ответил усатый очкарик, который Жорке вчера приглянулся.

— Да? — вроде бы удивился котообразный фрукт, с хрустом вгрызаясь в голову осетра. — Ты так думаешь?

— Я не думаю, я просто уверен, — откликнулся тот. — Потому что, как мне кажется, он здорово приболел. А ну сам взгляни на него повнимательнее.

— Неужели? — всплеснул руками толстяк, зашвырнув остатки обглоданной головы на газон. — Ай, яй, яй! — покачал он сокрушенно головой. — Вы посмотрите, какие неприятности. А я-то думал, что мы с художником мрачного слова вновь о поэзии немного подискутируем. Обсудим некоторые насущные проблемы, вскроем критически метким словцом гнойные язвы на теле народа. А тут, видишь, какие неприятности! Георгий Иванович, — пододвинулся он к Жорке почти вплотную, — неужели мой коллега не ошибается?

— А то вы сами как будто не знаете, — скорчился Жорка от новых резей внутри живота.

— Клянусь рогами последнего тура, — сделал толстяк удивленное выражение, — и даже понятия никакого не имею. Ну, а если бы знал, то прошу не сомневаться, тут же непременно поспешил бы на помощь. Так ведь, Галактион? — обратился он к третьему спутнику.

— Дык, знамо дело. В аккурат так и есть… — промямлил, вздыхая, светловолосый битюг.

— Вот видите! — развел руками котообразный. — А вы меня, как я понимаю, вроде бы даже в чем-то подозреваете. И совершенно незаслуженно, замечу. Так что все же с вами приключилось, Георгий Иванович. Поделитесь со своими, можно сказать, старыми знакомыми. Может быть, общими усилиями и справимся… с вашей бедой.

Жорка недоверчиво посмотрел исподлобья на него, тут же сморщился от новой боли и, держась руками за живот, пролепетал:

— Заболело у меня вчера все там внутри… как-то неожиданно. И есть, и даже пить не могу… Рвет и мутит меня постоянно… И таблетки уж никакие не помогают. Не знаю, что и предпринимать… Помогите, если, конечно же, можете, — с надеждой взглянул он на котообразного и его спутников.

— Вот так незадача! — сделав печальную мину, хлопнул себя по коленке толстячок. — В таком чудном возрасте и такие ужасные болячки. Это ж надо, как мерзопакостно вышло! Какая трагедия, какая печаль для родителей… Но что-то же надо делать, — повернулся он к своим спутникам, — как-то же надо помогать страждущему человеку. А ты как думаешь, Галактион?

Парнина заерзал на лавке, засопел и, сдвинув кепку на самые глаза, поскреб затылок.

— Так… знамо дело. Вроде как оно и того. Почему бы и нет…

— Вот и я так думаю, — выпалил пухленький. — А ну, Георгий Иванович, откройте рот и покажите язык.

— Зачем? — искренне удивился Буфет.

— Ну надо, надо. Делайте, как вам говорят. А то как же я вам смогу помочь.

Жорка послушно открыл рот и высунул наружу язык.

— Так, так, — посмотрел на язык котообразный. — Я так и знал!.. — нахмурился он. — Дело плохо! Как говорил один наш знакомый, очень запущенный вариант. Но, впрочем, некоторые небольшие надежды все же имеются. Да… Но без вашей помощи, Георгий Иванович, безусловно, не обойтись. Тут уж как сами решите…