А вы, уважаемый Лев Петрович, давно уже с Абрамзоном перестроились. Но в другом дельце. Оба засучили рукава в своей тайной работе по добыче драгоценных бумажек. Вам и подсказок-то никаких не требуется. А вот сейчас зачем-то складно о перестройке рассуждаете!»

— Видимо, партком и я как директор предприятия слабо контролируем свои постановления, не проявляем решительности и должной принципиальности…

Идеи перестройки обязывают нас по-новому взглянуть и на структуру предприятия. У нас слишком громоздок аппарат управления…

«Давно бы пора взглянуть, да попристальнее. И в первую очередь на свое ближнее окружение. А оно-то как раз донельзя и раздуто. И увеличительное стекло брать не надо. Шутка ли сказать, девять заместителей у самого директора да семь у главного инженера. Не аппарат, а целый аппаратище! Не говоря уже о секретарях, референтах и куче всяких искусственных отделов, отдельчиков и бюро. Кто же, скажите, кроме самого главного руководителя, может их упразднить? Или, иным языком, пересмотреть структуру управления? А? Ответ очевиден. Да только тот, кто их и создал. Тогда к кому это обращение с высокой трибуны? К самому себе или к тете Маше, уборщице?»

— Нашему техническому руководству, партийным организациям инженерных служб необходимо возглавить работу по перестройке всей технической политики объединения, а парткому постоянно контролировать эти вопросы.

Тут неожиданно на балконе возник какой-то шум и движение. Но этого было достаточно, чтобы привлечь к себе внимание присутствующих. Шумилов поднял голову и в приглушенном освещении зала наконец-то увидел тех, кого и искал. Они сидели во втором ряду балкона, у самого правого края. «Воландин» был в черном костюме с белой рубашкой и галстуком, но без привычного головного убора. А рядом с ним — Бегемот и Тарантул. Остальных же из свиты видно не было.

Директор тоже сделал паузу, выразительно посмотрев наверх, покачал головой и после этого снова продолжил:

— Нужно постоянно заботиться об улучшении жилищных и культурно-бытовых условий, решать другие насущные вопросы. Надо понять, что социальные проблемы прямо влияют на производительность труда, от чего зависит судьба наших с вами планов.

Он закрыл папку и, подняв голову, взглянул в зал, тем самым давая понять, что закончил свое выступление.

Похлопали и ему. Можно было заметить, что особенно старались помощнички из ближнего окружения. И среди них, конечно же, Павел Васильевич Бородкин, к этому времени с совершенно багровой физиономией.

Шумилов приготовился к чему-то необычному. К какой-нибудь диковинной выходке со стороны необыкновенных гостей. Но, к его удивлению, ничего такого, из ряда вон выходящего, не последовало. Мероприятие продолжало двигаться своим запланированным порядком, а директора на трибуне уже сменил очередной выступающий — бойкая женщина в лиловом костюме с волжским окающим говорком.

Но здесь необходимо пояснить, что спонтанное смятение на балконе было вызвано неожиданно возникшей дискуссией между некоей модно одетой шатенистой дамой в изумрудном муаровом платье и неугомонным типом со странной, напоминающей кошачью, физиономией.

Во время бодрой речи Орлова этот вертлявый тип все время прилипал и шушукался со своим очкастым соседом справа, отпуская разные неприличные колкости и замечания в адрес директора. Одним словом, вел себя вызывающе, что не могло не переполнить чашу терпения сидевшей позади него сознательной женщины, которую звали Алла Борисовна Пусько.

По большому секрету необходимо добавить, что Алла Борисовна была недурна собой и некогда состояла в предельно теплых отношениях с самим выступающим. Но со временем их отношения постепенно охладели, по всей вероятности, из-за отсутствия достаточного внимания со стороны мужской половины. Но, все еще живя воспоминаниями об утраченном и лелея в душе надежду на их чудесное возрождение, преданная женщина попыталась одернуть несознательного партийца:

— Товарищ, нельзя ли потише! Вы мешаете окружающим слушать выступление руководителя. Что, по крайней мере, уже нетактично…

Тогда котообразный, повернув свою наглую рожу с чудно торчащими в стороны усами как ни в чем не бывало заявил:

— Пардон! А разве здесь пахнет дельными мыслями? Хватит, наслушались этой брехни! — и он резанул пальцем по коротенькой шее. А затем, обращаясь к окружающим, совершенно возмутительным тоном заявил: — Да он и сам-то этим словам не верит, потому что лично ничего не писал. А так, считывает по бумажке чужое, нацарапанное ему референтом… Так что напрасно, дамочка, вы его защищаете. Разве что уж только по старой дружбе?.. — и, ухмыльнувшись, многозначительно подмигнул.

Алла Борисовнала вся так и вспыхнула от подобного неприкрытого цинизма, но, усмирив болезненное самолюбие, в свою очередь сдержанно заявила:

— Напрасно вы, товарищ, такими словами бросаетесь, пытаясь опорочить честное имя директора. — И ее изящные золотые сережки гневно блеснули неподдельными бриллиантами. — Это вам не к лицу. Критиковать каждый дурак может… Таких руководителей, как Лев Петрович, надо еще поискать!

Тогда этот наглый тип, нацепивший на шею безвкусный, неприлично пестрый галстук, словно приплелся на отдых в балаган, а не на серьезное мероприятие, поддержанный к тому же ехидной улыбочкой своего соседа, заявил:

— Да? А что, может, прикажете его еще и наградить за такую работу?

На что Алла Борисовна запальчиво ответила:

— Вполне! Не вижу никаких возражений. Такие люди, как Лев Петрович, достойны самой высокой оценки Родины! Так что…

И тут Орлов прервал свое выступление, а сидевшие рядом зашикали на полемизирующих, призывая их к порядку и тишине.

Естественно, что дисциплинированная Алла Борисовна тут же должным образом отреагировала на замечания и прекратила столь неприятную дискуссию. А котообразный оппонент, пошептавшись о чем-то со своими соседями, демонстративно позевал, а через некоторое время повернулся и иронично заявил:

— Ладно, кто бы спорил. Раз достоин, значит, получит! Рано или поздно, но награды всегда должны находить своих героев.

На этом все и успокоилось.

Собрание подходило к концу. Томившее Шумилова ожидание все более нарастало. Но ничего чрезвычайного так пока и не произошло. Смолкин, заручившись поддержкой утомленного зала о прекращении прений, предоставил слово последнему из выступающих. Дежурная девушка, регулярно приносившая записки в президиум, передала очередную их порцию ведущему, при этом что-то шепнув ему на ухо.

Выслушав девушку, Смолкин первым делом развернул какую-то бумагу, пробежал ее глазами и, тут же вскочив, подошел к Шумилову:

— Валерий Иванович, — с жаром зашептал он на ухо, — тут из Москвы, из министерства только что прибыл представитель… — он заглянул в бумагу, — какой-то Петр Петрович Воландин, с ответственным поручением. Просит предоставить ему слово для важного сообщения, — и он подал Шумилову названный документ, похожий на обыкновенную двойную открытку или свадебное приглашение.

«Ну вот и началось!» — подумал секретарь, рассматривая толстую мелованную бумагу, а сам незаметно взглянул на балкон. Но гостя со свитой на прежнем месте уже не обнаружил!..

Сухой документ на красивой бумаге, адресованный руководителю предприятия, секретарю парткома и профсоюзному лидеру, полностью подтверждал слова Смолкина. Внизу стояла размашистая подпись заместителя министра, скрепленная знакомой печатью. На обеих сторонах бланка, точно посередине, подобно таинственным водяным знакам, слабо просматривались крупные английские буквы даблъю, значение которых лично у Валерия Ивановича сомнений не вызывало. Он тут же припомнил строки из «Мастера и Маргариты» насчет начальной буквы фамилии — двойной «В», напечатанной на визитной карточке иностранными буквами и поданной Воландом при знакомстве Берлиозу и Бездомному, и услышал хрипловатый голос Орлова:

— Валерий Иванович, в чем дело? Что случилось? Какая-нибудь заковыристая записка от гегемонов?