– Не знаю. Возможно. – недружелюбно ответил Виктор.

– Понимаю, понимаю – психологическая несовместимость… Могу проконсультировать – бесплатно, так сказать, по дружбе.

Вы знаете, делается-то все ведь очень просто. Это то же, что для вас, скажем, занозу удалить. Заноза – разве это операция? А для нас развод – та же заноза. Бывают, конечно, некоторые тонкости… Дети, к примеру… Но, скажем, с делом о наследстве не сравнить. Что вы! – юрист улыбнулся, самокритично укоряя себя за метафору. – Это, как операция на сердце и… какой-нибудь там аппендицит.

– От аппендицита тоже умирают, – буркнул Шевцов.

– Не будем спорить! – великодушно согласился адвокат, бросив взгляд на молча курившего Виталия. – Это все дело техники.

В длинных худых пальцах появился блокнот и шариковая ручка. Костлявая кисть, легко скользя по бумаге, в считанные секунды уложила в косые с росчерками строчки всю жизнь и судьбу семьи Шевцовых.

– Почитайте, помыслите. А то, бывает, клиент надумает разводиться, а надо еще заявление писать. А у вас, худо-бедно, все готово…

Виктор взял аккуратно сложенный листок и, не читая, сунул его в карман. Разговор после этого сам по себе угас, и Шевцов вскоре распрощался…

Маяк за горизонтом давно погас. С океана подуло сырым холодом. Виктор закрыл иллюминатор и тщательно завернул медные барашки.

У входа в судовую столовую толпились официанты в форме, повара в белых куртках и колпаках, читали объявление: "Сегодня вечером в клубе экипажа – концерт самодеятельности". Концерт на судне – это событие. Самодеятельность на "Садко" вполне профессиональная. У многих ребят искусство – вторая профессия.

В обязанности экипажа пассажирского лайнера кроме всего прочего входит и развлечение пассажиров. Об этом хорошо осведомлены в отделе кадров пароходства, и потому штат теплохода подобран соответственно: каждый третий член экипажа был "артистом": музыкантом, певцом, танцором. Был актер театра кукол, была даже почти законченная балерина – официантка Аня Андреева.

Обычно "звезды" выступают перед пассажирами. А сегодня в зале будет экипаж. Артисты шутят: "Волнуемся, как перед зарубежными гастролями!"

Все по каютам – одеваются, причесываются. Через пятнадцать минут начало. Шевцов уже готов – смотрит на часы.

Раздается торопливый стук в дверь, дверь распахивается, и в каюту вбегает официант в форме. Это Володя Зубов – он же пианист. Лицо у него бледное, растерянное.

– Виктор Андреевич! Там в госпиталь нашу официантку повели, Аню. Порезалась она – кровь сильно течет.

Доктор набрасывает халат и бежит в госпиталь. По коридору петляет непрерывная дорожка крови. Белая дверь с красным крестом косо прочерчена струей крови – черт побери, это же артериальное кровотечение!

Пострадавшая в кресле. Рука обмотана окровавленным полотенцем.

Аня вопросительно смотрит на Шевцова, на лице у нее – виноватая гримаса. А с края полотенца тонкой струйкой льется на палубу кровь. Медсестра Вера стоит рядом и нерешительно смотрит на полотенце.

Шевцов нагибается и крепко сжимает тонкую руку выше локтя.

– Жгут! – сердито командует он сестре и осторожно снимает тяжелое, намокшее полотенце.

Между кистью и предплечьем зияет глубокая рана. Видны перерезанные сухожилия, голубоватые хрящи сустава.

– Как же это ты, Аня?…

Сегодня качает. Аня несла тяжелый поднос, поскользнулась, уронила чашки и сама упала. И прямо рукой на острый осколок…

Наверное, торопилась на вечер.

Вера пришла в себя, звенит в операционной инструментами, готовит стерильные халаты. Тоня, уже в белом халате и маске, деловито спрашивает:

– Будете под наркозом или под местной?

– Меня – под наркозом?! Да что вы? – испуганно спрашивает Аня.

Шевцов осматривает руку.

– Подвигай пальцами!

Аня осторожно шевелит красивыми пальцами с перламутровыми ногтями. Два не шевелятся. Виктор берет иголку, покалывает бледные подушечки пальцев.

– Нет, – удивленно говорит Андреева, – уколов не чувствую.

Операционный стол готов.

– Может быть, сидя? – спрашивает Аня. Ей кажется, что надо только наложить пару швов на кожу, а остальное само заживет…

Операционная готова. Шевцов перекладывает жгут. Кровь снова бьет струей – ясно: пересечена локтевая артерия. Главврач в маске, его руки стерильны. Он прокалывает вздувшуюся вену на предплечье и вводит новокаин с антибиотиком. Почти сразу наступает полная анестезия.

Рана серьезная – пересечены четыре сухожилия, локтевой нерв и артерия, глубоко вскрыт лучезапястный сустав. Худшее, что может быть с рукой. Работа предстоит кропотливая…

Через два часа вспотевший Шевцов накладывает последние швы и гипсовую повязку. Настроение у него неважное – тревожится: будут ли двигаться пальцы, срастется ли нерв? Стягивает перчатки, колпак, маску…

В коридоре за дверью встревоженная толпа: Дим Димыч, Лариса, ребята и девушки из ресторана.

– Ну, как она, доктор?

– Вроде не кричала, не слышно было…

– Рука-то приживет?

Утро. "Садко" уже стоит в порту. Это Лас-Пальмас – столица острова Гран-Канария. По трапу гуськом, чинно поднимаются испанские полицейские, таможенники и карантинные врачи. Так же чинно они шагают в курительный салон, где по обычаю для них уже накрывают столы в "русском стиле".

Прежде чем подняться в салон, Шевцов заглянул к Ане. Больная крепко спит, смежив длинные ресницы, – одна в изоляторе на две койки. За иллюминаторами солнце, испанская речь. Она ничего не слышит. Рука в гипсе покоится на подушке, пальцы теплые, повязка сухая.

В салоне – обычные формальности, разговоры о погоде, "нет, нет, нет…" в медицинской декларации.

Канары – это испанская земля. В истории Канаров есть черные страницы: дельцы и правительство архипелага когда-то поддержали Франко в его мятеже против республиканской Испании. Острова стали базой вторжения цветных легионов Франко в Испанию. В награду за это каудильо отменил таможенные барьеры и предоставил островам право свободных портов с беспошлинной торговлей.

"Раем для покупателей" называют Лас-Пальмас. Японские магнитофоны и киноаппараты, немецкие транзисторы, швейцарские часы, заморские спиртные напитки- здесь они дешевле, чем в странах, где их производят…

Портовый врач, седоватый испанец с картинной бородкой и длинной сигаретой между пальцами, пьет кофе с Шевцовым и рассказывает о Пальмасе.

…Лас-Пальмас стоит на семи холмах, как древний Рим. В городе много улиц, названных памятными для испанцев именами.

– У вас есть улица Франко? – спрашивает Виктор коллегу. Доктор осторожно оглядывается, потом отрицательно качает головой.

– Нет. Каудильо непопулярен на наших островах.

Он допивает свой кофе и уходит.

Виктор бежит в каюту, снимает форму, натягивает легкие брюки, полосатую рубашку и выходит на палубу. У трапа его уже ждут – Саша Лесков, в спортивной безрукавке, и чинный, при галстуке, доктор Василий Федотович Сомов. Все трое идут в город.

Порт забит грузовыми и рыболовными судами. Много БМРТ – больших траулеров с красной полосой и серпом и молотом на трубе. На островах работает "Совиспан"- советско-испанская фирма. У наших рыбаков здесь базы для ремонта судов и отдыха экипажей.

По берегам гористой бухты раскинулся веселый, гостеприимный город. Многоэтажные, ярких цветов дома причудливой архитектуры, бесконечные вереницы магазинов и магазинчиков. На улицах полным-полно крепких, загорелых парней совсем не испанского телосложения, с особым, одесским говорком. Шевцову кажется, что он где-то у памятника дюку Ришелье на приморском одесском бульваре. Парни разгуливают по улицам, толпятся в магазинах в своих пестрых японских рубашках, джинсах-клеш, фасонистых испанских ботинках, небрежно смолят "Шипку" и чувствуют себя здесь как дома, в родной Одессе.