Все три с лишним сотни людей на теплоходе Саша знал по имени, помнил, кто чем живет и дышит и у кого что дома. Понятно, что ребята его обожали и тянулись к нему. А вот женщины, чем он их приворожил? Не сходящей с лица улыбкой? Прищуром серых глаз? Попробуй пойми этих женщин. Но только "садковские" девушки оказывали Саше такие знаки внимания, что не заметить их мог только слепой или глухой. А он не замечал или делал вид, что не замечает.

– Саша, почему? – спросил его Шевцов. – Ты что, раз обжегся и стал женоненавистником?

– Да нет, – пожал плечами Саша. – Для меня они просто товарищи. Те же матросы, только в юбках. А если откровенно… Понимаешь, каждая из них стремится завладеть тобой целиком. Сначала ей покажется, что ты слишком много времени уделяешь работе, потом спорту, музыке, друзьям… Потом приревнует к морю. Я знаю – так и у меня было…

Над зеленым пластиком стола мягко светилась настольная лампа. На переборках висели Сашины акварели, в углу выступало тонко вырезанное женское лицо…

В дверь постучались, и из коридора в каюту заглянул как всегда серьезный, застегнутый на все пуговицы Игорь Круглов. За ним под самой притолокой показались рыжие веснушки и беспечная улыбка Вадима Жукова.

– Проходим мимо, – пробасил Вадим, – слышим, гитара – минор. Ну и заглянули. Не прогоните?

– Заходите, – махнул рукой Лесков. – Ну что, Игорь? Все Атлантиду свою ищешь? Или теперь не до нее – Олечка голову закружила?

Усаживаясь на диван, Игорь укоризненно повел глазами в сторону Шевцова: мол, зачем же выдавать секреты новому человеку? Шевцов про себя усмехнулся – тоже мне, секреты!…

– Ничего, доктор свой парень, – улыбнулся Лесков. – К тому же у каждого человека должна быть в жизни своя Атлантида и своя Олечка. Точно, док?

Шевцов уже заметил, что над Атлантидой Игоря и над его робкой любовью на судне охотно подшучивают. Круглова любили на "Садко" за его серьезность, начитанность, какую-то чистоту. Ни грязь, ни пошловатые анекдоты не приставали к нему. Но он был самым молодым офицером на судне, и потому, по традиции, ему надлежало пройти "сквозь медные трубы".

Над ним, хоть и беззлобно, посмеивались даже на мостике, в рулевой рубке…

Удивительный мир открывается оттуда, с вершины теплохода: море, перенимающее цвета то ясного, то штормового неба, встречные суда, бесплотные огни маяков. Молодые штурманы, обыкновенные ребята, на вахте надевают форменные фуражки с длинными козырьками, берут в руки тяжелые бинокли и, как полубоги, по спутникам и звездам ведут теплоход в двадцать тысяч тонн.

Сегодня на мостике было тяжело. Проходили Английский канал. Суда в канале идут густо, как автомобили на столичном проспекте. Половина всех столкновений на морях приходится на этот канал.

Игорь стоял на мостике и в бинокль сквозь стекла иллюминаторов читал ходовые огни судов. По правому борту таял в вечерних сумерках маяк на Бишоп-рок – скале Епископа. Высокая мачта маяка, как часовой, стоит на выходе из канала. Здесь караван судов, стиснутых между островом и континентом, привольно растекается по груди океана. Штурманам и рулевым можно вздохнуть – "железный Джон", авторулевой, возьмет в руки штурвал. Вахте – передышка: перекур и, конечно, горячий чай.

Игорь не курит. А вот насчет чая… Рядом с мостиком – под самой "крышей" теплохода – ночной бар "Белые ночи". И чай на мостик по первому требованию приносит та самая Оля Конькова, вокруг которой уже токуют все судовые сердцееды. Свои каштановые, медного отлива волосы Оля зачесывает назад и собирает на затылке в строгую прическу. А когда разговаривает, смотрит в глаза так спокойно и внимательно, что у самых заядлых остряков языки к зубам присыхают.

За Олину улыбку Круглое согласился бы каждый день не то что чай – подогретый уксус пить. На вахте Игорь с нетерпением ждет момента, когда можно будет снять трубку и безразличным голосом сказать: "Два чая с лимоном – на мост!" (Не на мостик, а на мост. Так солиднее.) Через несколько минут раздается знакомый перестук каблучков по тиковым доскам палубы и на мостике появляется Ольга – Олечка с дымящимися стаканами на блестящем подносе.

Никто не выпивал на мостике столько чая, сколько Игорь Круглов. Главный помощник, Борис Григорьевич Грудинко, отпускал по этому поводу ядовитые шутки:

– На твою вахту надо вместо локатора самовар ставить. И вывеску менять: вместо рубки – "Чайхана"! Олю совсем загонял…

– Что вы, вовсе нет, Борис Григорьевич! – краснела Конькова.

Игорь стискивал зубы, когда видел, как Грудинко своими глазами-щелками ласково смотрит на Ольгу – "его Ольгу". А один раз (Круглов бледнел, вспоминая об этом) этот сухарь словно бы по-отечески потрепал Конькову по щеке. И та хоть бы что! Не отодвинулась, не возмутилась. Она вообще словно не замечала ни его колючего вида, ни ядовитого характера.

– Пойми этих женщин! – вздыхал четвертый помощник, по-дружески делясь бедой с Вадимом Жуковым.

– Ему ведь почти что сорок, а туда же, к восемнадцатилетней девчонке потянуло, -хмурился и качал головой Жуков. – Ну погоди, мы это так не оставим.

Вот и сейчас Грудинко оторвал лицо от кожуха радиолокатора, защищающего фосфоресцирующий экран от дневного света, обвел прищуренными глазами мостик, вахтенного матроса, хмурые лица штурманов, важно сошел с деревянной подставки, сколоченной специально для его короткой фигуры, и улыбнулся стоявшей в дверях Оле.

Игорь, сжав губы, не мигая, уставился на серую простыню океана за иллюминаторами. Чай показался ему горьким. "Хоть бы судно какое показалось на горизонте!" А Ольга собрала на поднос пустые стаканы, взглянула от двери на Грудинко, ловко переступила через высокий комингс и вышла из рулевой рубки. Ее каблучки весело простучали по трапу.

Вадим Жуков выпрямился над пустым экраном второго локатора, сочувственно посмотрел на Круглова.

С главным помощником у Жукова были свои счеты. Главный недолюбливал Вадима неизвестно за что. Говорили, что за его рост, за красивые золотисто-рыжие кудри, за веселую улыбку, которую не могли вытравить никакие печали, – видимо, считал, что с такой внешностью стать дельным штурманом нельзя…

Грудинко по своей должности был шефом и наставником молодых штурманов. Пользоваться своей властью он не стеснялся, держался на мостике по-диктаторски и удивительным чутьем умел у каждого найти уязвимое место.

Пронять неунывающего Вадима ему было нелегко. Что касается Игоря, то одно насмешливое упоминание главного помощника об Атлантиде доводило Круглова до белого каления. Сухарь Грудинко и Атлантида – это было несовместимо. Не ему об этом рассуждать! А тут еще Ольга! "Что общего может быть у нее с черствым Грудинко?" – спрашивал себя Игорь.

– Для настоящего моряка женщины не существуют! – разглагольствовал главный помощник. – А вы? К одному в каюту зачастила портниха – наверное, каждый вечер примерки, а? Другой все вечера, вместо того чтобы читать лоцию, сидит в ночном баре, с Коньковой глаз не сводит, будто она ему икона.

– Что мы, не люди, что ли?

– Вы не люди – вы судоводители, понятно? Люди там, внизу, – он постучал каблуком по линолеуму палубы. – Те, кто с вахты сменился, кто отдыхает или развлекается сейчас. А у вас в голове вместо навигации одни… переживания!

– Зато вы у нас святой! – пробормотал Вадим.

– В моей каюте не бывает женщин!

Вадим промолчал, но его рыжие брови сдвинулись в глубоком раздумье.

Когда после ужина Вадим встретил Игоря, в его голове уже созрел план изощренной мести. И не случайно зашли друзья в каюту парторга. О таком щекотливом деле посоветоваться можно было только с ним – Лесков может отругать, но никогда не выдаст.

В каюте оказался доктор, и разговор перешел на другое. Вчетвером они долго гоняли чаи, дважды доливали пузатый самовар, говорили "за жизнь", слушали Сашины песни.