Открывается стеклянная дверь, и с подносом в руке входит… Оля. На ней красное форменное платье с белой отделкой.

Она смущенно улыбается и здоровается с Виктором кивком головы. Форма смущает ее так же, как нашивки доктора. Шевцов удивленно таращит глаза на ее униформу. Ольгу не узнать.

– Ты где работаешь? – вполголоса спрашивает он.

– В баре "Белые ночи", – улыбается Ольга. – Приходите.

– Обязательно!

С фуражкой в руке в курительный салон входит озабоченный старпом Стогов, замечает смущенную Ольгу и останавливается:

– Вот это да!…

Оля краснеет, ее лицо становится такого же цвета, как платье. Андрей решительно направляется к столику доктора и садится на свободное место.

– Оля, можно чашечку кофе?

– Пожалуйста.

Старпом пьет кофе, позабыв размешать сахар, потом вполголоса спрашивает:

– Ты где работаешь?

– В баре "Белые ночи", – улыбается Оля. – Приходите.

– Обязательно, Олечка! – расплывается в улыбке Стогов.

В дверь заглядывает четвертый штурман Игорь Круглов. На рукаве у него голубая повязка вахтенного. При виде Ольги лицо Игоря вытягивается. Шевцова начинает разбирать смех.

Круглов как-то боком, осторожно приближается к Оле, и диалог повторяется слово в слово.

Начинается посадка пассажиров. У трапа, как на часах, стоит Круглов, строгий и неприступный, в глубоко надвинутой фуражке с длинным черным козырьком. Сейчас его вахта. Он вахтенный помощник – главное лицо на судне. Рядом с ним – коренастый, одетый по форме Саша Лесков. Легкий ветерок шевелит на его голове редкие белесые волосы. Форменную фуражку он не признает. У Саши за плечами факультет иностранных языков. Сейчас он в новой роли – дежурный переводчик.

Один за другим по трапу поднимаются пассажиры. Их чемоданы по ленте транспортера ползут на корму.

Две старушки медленно подходят к трапу. Одна из них, с палочкой в руке, подозрительно осматривает теплоход, тыкает своей клюкой в борт – проверяет, крепкий ли. Они слышат английскую речь Саши и, наконец, решают обратиться к нему.

– Сэр! Неужели у русских есть такие теплоходы? – спрашивает та, что посмелее, с клюкой в руке.

– Конечно, мадам! Вот он – перед вами. – Саша улыбается и показывает на огромную трубу с широкой красной полосой, серпом и молотом.

– И на этом теплоходе работают русские? – допытывается старушка.

– Совершенно верно, мадам.

– Тогда скажите… – она шепчет Лескову на ухо, – как же вы с ними уживаетесь?

– Прекрасно! – хохочет Саша. – Я и сам русский!

Старушки смущаются, потом, набравшись смелости, осторожно поднимаются по ступенькам трапа. Вслед за ними идут и другие пассажиры – больше пожилые и старики. Одного из них привезли к борту "Садко" на кресле-каталке.

– Ну и публика! – говорит Шевцов Саше. – Половину надо сразу класть в госпиталь.

– Это еще ничего. Тут как-то одного пассажира родственники на носилках внесли! Поставили на палубу и ушли. А он еле дышит, и на груди бумаги лежат: билет на судно и завещание – на всякий случай.

– Куда же у них медицинская комиссия смотрит? – удивляется главный судовой врач.

– Чудак ты, док. Какая комиссия? Думаешь, на них санаторные карты заполняют? Это у нас: отпускник хочет в Крым, чтобы поплавать вволю, а участковый врач скажет "нельзя" – и точка. Жаловаться бесполезно. А у них здоровье и жизнь – это частная собственность. Плати и куда хочешь валяй – хоть в тропики, хоть в Арктику, хоть черту в зубы. Лечение на "Садко" бесплатное, похороны с отпеванием за счет пароходства, и ни переживаний, ни родственных слез. Запомни на всякий случай: они это отлично знают. А ты должен довезти их живыми и здоровыми.

– И все-таки, Саша, это черт знает что!

Теперь каждое утро Шевцов открывал журнал амбулаторного приема пассажиров и записывал число и местонахождение судна: "24 декабря. Ла-Манш". Ниже страница расчерчена: фамилия, жалобы, диагноз, лечение…

Нужно признаться, что первого больного-иностранца главный судовой врач ожидал с большим волнением. Все было готово. Амбулатория сверкала. Накануне боцман собственноручно закрасил царапины и пятнышки на переборках, заметные только под микроскопом. Халаты накрахмалены. Лекарства разложены. Операционные инструменты простерилизованы заново. Тоня в десятый раз проверила свои ларингоскопы и интубационные трубки. Можно было подумать, что первый же больной войдет в госпиталь и тут же упадет замертво.

И вот первый день приема больных. Шевцов широкими шагами прохаживался от двери к иллюминаторам и обратно. Сестры стояли у стола и беспокойно перебирали лекарства. Один только Василий Федотович невозмутимо сидел под табличкой "Не курить" и попыхивал своей трубочкой.

И вот – робкий стук в дверь. Первый пациент! В амбулаторию, шаркая ногами, входит щуплый старичок в замшевом пиджаке и уже от порога тычет себе пальцем в сердце.

"Так, – быстро решает Шевцов, окидывая пациента профессиональным взглядом, – общий атеросклероз, гипертоническая болезнь, стенокардия, возможно – предынфарктное состояние…"

Пациент бормочет что-то невразумительное. С третьей попытки главный врач начинает понимать… Вчера в ресторане старичок облил свой пиджак супом и теперь просит вывести жирное пятно с груди.

Шевцов возмущенно встает с кресла:

– Мы не выводим жирные пятна!

– Разве это не химчистка? – удивляется старичок. Василий Федотович, Вера и Тоня бессовестно хохочут. Торжественный момент безнадежно испорчен.

Второго пациента Шевцов встречает подозрительным взглядом. Это лысоватый англичанин средних лет, с бесцветным лицом и мешками под глазами. Он почтительно обращается к Шевцову:

– Очень сожалею, сэр. Нельзя ли попросить маленькую таблетку от головной боли?

– Отчего же маленькую, можно и большую.

– О, вы слишком добры, сэр!

Больной вдвое старше доктора, и от этого "сэр" Шевцову становится неловко. Но это англичанин, а для англичанина врач – всегда "сэр".

– Присядьте, пожалуйста, я измерю ваше артериальное давление, – говорит главный врач. – Ого! Двести на сто двадцать, да у вас гипертония! Вам когда-нибудь измеряли давление?

– Да. Но доктор ничего не говорил мне. Доктора никогда не говорят – они не хотят, чтобы мы много знали… Мне назначали таблетки, сэр.

– Какие?

– Не знаю. В аптеке писали только, как принимать и сколько они стоят.

Больного осматривает Василий Федотович. Он прикладывает стетоскоп к впалой груди, оттопырив нижнюю губу, задумчиво трогает дряблый живот.

– Да-а… Гипертонический криз! Вера, приготовь магнезию, дибазол и – в лазарет!

"Бедный старик! – жалеет Шевцов. – Круиз! Такому только в тропики… Ему бы лежать неподвижно, а он на своих ногах за таблеткой…"

Входит третий больной – грузный, с багрово-красным лицом, тяжело переставляя свои слоновьи ноги. Амбулатория сразу наполняется ароматом виски.

– Хэллоу, док! – весело кричит он с порога.

– Хэллоу, – без энтузиазма отвечает Шевцов.

– Я здоровый парень, док. У нас в Техасе все такие. Я здоров от бедер и выше. Моя беда – мои ноги. Все, что я пью, стекает в них.

Он садится и вытягивает на середину амбулатории толстые, как бревна, конечности в полосатых брюках.

– Что же вы пьете?

– Оу, только виски! Как все у нас в Техасе. Но я разбавляю содовой, сэр! У вас прекрасное судно! Бьютифул! Я делаю прогулку, и в каждом баре – виски энд сода.

– Восемь баров – значит восемь стаканов, – невольно подсчитывает Шевцов вслух.

– Иес. Оу, я забыл! В ресторане тоже – перед едой.

– Это еще четыре стакана…

– Но я разбавляю, док! Я не враг своему здоровью.

– Вы слишком много пьете. Ваше сердце не справляется…

– Ноу, ноу! Сердце о'кей. Почините ноги.

– Послушайте меня…

Шевцову все же удается убедить техасца. Направляясь к двери, он бормочет себе под нос: