— Ну и как — подходящие машины?

— Честно говоря — не шибко. Отделочка, конечно, заграничная, но нет нашей прочности, ломаться будут. Ростом «харрикейны» побольше «ишачка», носастые. Мотор «Мерлин XX», тянет неважно, барахлить будет. Вооружение — двенадцать пулеметишек, но пульки такие, что «мессера» не скоро сшибешь. Да и не будем же мы у них патроны выпрашивать? Придется перевооружить — наши пушки поставить. А механики — ребята ничего, нашу водку пьют и дело знают. Только чудаки. Спрашивают: «Сколько надо заплатить за орден и за то, чтобы вступить в партию?» У них монета главное, с ней всюду пробьешься! Простые летчики народ веселый: в футбол играют, стрелы и ножи в пробковый диск издали втыкают, с нашими официантками зубоскалят. А офицеры — не подступись. Багажа по пять чемоданов. В землянках мягкая мебель, электрические камины. Черной работы не любят: стоят у самолетов и пилкой ногти подравнивают. В общем, из лордов, видно, или буржуев, потому что солдаты даже отдельную уборную им выстроили.

— Ну, а скорость у «харрикейнов» какая? — заинтересовался Кирилл.

— Неважнецкая. Одному из морских летчиков приказано было показать англичанам с воздуха, где проходит линия фронта. Поднялись они двумя эскадрильями. А наш летчик лихачом оказался: как газанет на своем «МИГе», англичане только его и видели, их «харрикейнам» за ним не угнаться. Томми, конечно, вернулись разобиженными. А летчик, летавший с ними на «МИГе», за ухарство пять суток ареста огреб. Потом английский инженер через переводчицу спросил меня: «Какая иностранная фирма продала вам эти быстроходные самолеты?» Я говорю: «Сами построили». А он не верит, усмехается, думает, мы лаптем щи хлебаем. Ходит слух, что у нас две эскадрильи на «харитошах» летать будут. Выздоравливайте быстрей. Я вам лошадку покрепче подберу…

После Сережи Большого в госпиталь прорвались Ширвис и Хрусталев. Они были переполнены новостями. Первым делом похвастались: у Яна на гимнастерке поблескивал новенький орден боевого Красного Знамени, а у Хрусталева — Красной Звезды.

— Твой орден в наградном отделе остался. Видно, тоже скоро вручат, — сказал Ян. — Обидно, что и Шубнику «Звездочка» досталась. Мы его уже было на «чайки» выжили, а он вывернулся: когда командующий орден вручал, взял и попросился английские «харрикейны» осваивать. Тот спрашивает: «Не подведете, не придется перед британцами краснеть?» А тут еще начальник политотдела по старой памяти его отличником назвал. Теперь к образцово-показательному не подступись: по приказу генерала заграничную технику осваивает. Английский словарь раздобыл и за день по сорок слов вызубривает. Кстати, знаешь с кем я виделся? Зося в Заполярье появилась. Переводчицей при морском штабе. Тебе от нее привет.

Глава шестнадцатая

«28 октября.Нас разбудили раньше обычного, приказали собрать вещи, строем повели на товарную станцию, погрузили в теплушки. Нары были сколочены из толстых досок, пахли смолой.

Маневровые паровозы весь день таскали наш состав по каким-то железнодорожным закоулкам. Мы двигались то вперед, то назад и лишь вечером очутились на Рязанской железной дороге. Здесь попали в расписание.

Я успела сходить на переговорный пункт и связаться по телефону с Валиным. Дюдя, оказывается, искал меня и плакал почти два дня, а теперь, когда ему подарили самолет с «мамой», успокоился.

Разговаривая с Борисом, я, конечно, проливала слезы, и он это почувствовал на расстоянии, потому что потребовал:

— Ну, не страдай. Не хлюпай, пожалуйста, носом. Хватит. Тоже мне — солдат. Все улаживается. Есть телеграмма от Кирилла. Слушай полный текст со всей его невразумительностью: «Приземлился зонтике тчк Бродил тундре зпт теперь отлеживаюсь зпт скоро буду летать тчк Целую моих любимых».

Я вдруг почувствовала себя виноватой перед Кириллом. Он, конечно, рассердится, узнав о моем отъезде. Надо ему объяснить, что толкнуло меня надеть шинель и покинуть Дюдю. Я тут же уселась за стол и написала длинное письмо. Думаю, он поймет меня.

До места назначения мы тащились долго, так как стояли чуть ли не на каждой узловой станции и пропускали в Москву эшелоны с войсками, пушками, самолетами, танками..

На девятый день мы прибыли на станцию Н. (учусь сохранять военную тайну). Выстроились на перроне и строем, грохая сапогами по булыжной мостовой, прошли по приволжскому городку. Любопытные жители высыпали на улицу поглядеть на невиданных солдат, из-под шапок у которых торчали косы и локоны.

Нашей казармой стал огромный, спортивный зал. Здесь, среди шведских стенок, баскетбольных щитов, свисавших с потолка колец, турника, шеста и канатов, тесными рядами стояли двухъярусные койки.

Нас разбили на три неравные части. В группу пилотов попали все, кто хоть немного умел летать. Группа штурманов стала самой многочисленной: в нее включили студенток и десятиклассниц. Девчата, имевшие специальное техническое образование, попали в авиамеханики и вооруженцы.

Нам предстоит за три месяца усвоить все то, что в нормальных условиях курсанты военных школ постигают за два-три года.

Вчера был зачитан приказ: всем коротко постричься. И мы не могли ни возразить, ни отказаться. Началась жизнь по уставу, гражданские привычки надо забывать. Наша группа стала военным соединением, частицей воюющих армий, и мы больше не принадлежим себе. Нас могут послать куда угодно и потребовать исполнения любых приказов.

В парикмахерскую многие, конечно, пошли с трагическим видом и, усевшись в кресла, скорбными глазами наблюдали в зеркале, как беспощадно ножницы срезают локон за локоном.

Некоторые девушки, без замысловатых, свойственных только им причесок, стали походить на пухлых младенцев, другие — на растрепанных сорванцов, третьи — на бледнолицых евнухов. Но это не вызывало обычного веселья и смеха. Всем было не по себе. Уборщицы вымели груды светлых, золотистых, каштановых и черных волос, и никто из нас не взял на память ни косы, ни локона. Солдату они ни к чему.

В этот вечер в общежитии было тихо. В назначенный час мы разделись, аккуратно сложили на табуреты свою форму, вскарабкались на койки и улеглись спать. Многие натянули на головы одеяла. Если бы начальство спросило, почему мы так поступили, то был бы один ответ: «Без волос холодно». Но холод тут был ни при чем, просто каждой хотелось уединиться и хоть на минуту побыть прежней Ирой, Наташей, Юленькой. А когда женщина начнет размышлять о суровости жизни, то ей захочется пожалеть себя и хоть чуточку всплакнуть. Услышав справа и внизу сдерживаемые, приглушенные всхлипывания, я тоже укрылась с головой и дала волю слезам.

7 декабря.Получила письмо от Кирилла. Он десять дней пробирался по тундре к своим. Сейчас весел. Еще бы! Получил орден боевого Красного Знамени и представлен к другому. Послала ему поздравительную телеграмму.

13 декабря.Радость! Наши войска под Москвой пошли в наступление. Это я услышала в шесть часов утра в дежурке аэродрома. Взяли города Рогачев, Яхрому, Солнечногорск, Истру. Окружен Клин. Уничтожено много вражеских пушек, танков, минометов. Неужели началось? Мороз стал нашим союзником. Надо привыкать к нему и работать, работать! Тогда скорей попадем на фронт.

Я иду на стужу. Всю ночь буду на ветру, колючем, резком — не продохнуть.

5 января.Почти месяц я не имела возможности сделать запись в дневнике. И сейчас, несмотря на жестокие морозы и вьюги, мы беспрестанно летаем.

Официально считается, что в день мы занимаемся по десять часов, но я торчу на аэродроме или сопровождаю учениц в воздухе не менее полусуток. Сплю в два приема: утром, после завтрака, и вечером, перед ночными полетами.

В Заволжье зима свирепствует, здесь сильные холода и жестокие метели. Тонкий снег порой кипит, взбухает белыми сугробами. В теплых комбинезонах мы неуклюжи, как медвежата. На взлетной площадке я взбираюсь в инструкторскую кабину, а ученица в свою. От холода и ветра набегают слезы, слипаются ресницы, трудно дышать.