— Есть! Хорошим советам внемлю. А Шубник у нас почему не воюет? Не пора ли ему проветриться? А то хорошие люди гибнут, а такие, как он, безопасной жизни ищут.

— А вы возьмите его в свою группу на боевое воспитание, — предложил комэск.

— Не откажусь, — сказал Ян. — Мне образцово-показательные летчики нужны.

Капитан Шворобей в тот же день вызвал к себе Шубника и, сообщив ему, что тот зачислен во вторую группу, добавил:

— Покажете себя в бою, — получите самостоятельную группу. А сейчас временно будете летать под командованием лейтенанта Ширвиса.

— Я бы хотел с вами, — попросил Шубник.

— Ничего не могу сделать, — сухо ответил комэск. — У нас пары слетались, их нельзя разбивать.

— Но у меня неважные отношения с Ширвисом.

— С этим мы не можем считаться. Постарайтесь наладить.

— Я критиковал его…

— Прекрасно. Товарищеская критика полезна, если она в рамках устава. Ширвис человек не мелочный, он перешагнет через пустяковые недоразумения.

Видно было, что капитан не отменит своего решения, оставалось одно — выполнить приказ. «Худо мне будет, — подумал Шубник. — Ширвис злее всех».

Глава четырнадцатая

Ирина кляла себя за то, что согласилась уехать из Ленинграда. Живя в уральской глуши, она, тоскуя, писала в дневнике:

«Кругом сосны, обомшелые камни, родниковые ручьи и прозрачно-чистый воздух, а мне плохо.

Здесь, у подножья небольшой горы, будет выстроен завод и здания для исследовательских институтов. Пока существуют только небольшое селение у речки и барачный город в лесу.

Валин весь день занят. Он превратился в строителя и приемщика грузов, поступающих из Ленинграда и других городов.

— Если удастся всю технику эвакуировать, — говорит Борис, — мы выиграем войну.

Я все еще без дела, потому что сейчас нужны только грузчики, монтажники, плотники, каменщики и бетонщики.

Живем тесно. Борису, как начальнику, дали отдельную комнату, но мы — Бетти Ояровна, бабка Маша, я и ребятишки — вытеснили из нее хозяина. Борис сюда забегает лишь за тем, чтобы отдать дополнительный паек и захватить смену чистого белья. Спит он на столе в конторе.

Каждое утро мы просыпаемся, когда на улице еще темень, и с надеждой ждем первых известий по радио. Неужели прошедшая ночь не принесла нашим войскам успехов? Но в сводках Совинформбюро пока одни огорчения. Сегодня наши войска покинули Киев.

Ленинград окружен. Гитлеровцы рвутся к Москве. А прошло всего лишь три месяца. Что будет дальше?

От Кирилла уже который день нет писем. Я послала телеграмму Яну, он на нее не ответил. Что могло случиться?

28 сентября.Получила странное письмо от Зоси. Она в Заполярье. Пишет, что виделась с Яном. Видимо, опасаясь вымарок военной цензуры, Зося так зашифровала сообщение о Кирилле, что я изнываю от тревоги.

«Ян готов летать день и ночь, — писала она. — Он одержим одной мыслью: убивать, мстить за Кирилла. Гибель отца, мне кажется, Ян меньше переживал.

С Кириллом не все еще ясно. Полагают, что он идет пешком по тундре. Это километров сто, не меньше. Местность дикая».

Неужели вынужденная посадка в тундре? Хоть бы узнать какие-нибудь подробности от понимающих людей.

По штемпелю видно, что письмо шло шесть дней. За этот срок многое могло измениться. Буду просить Валина послать Зосе срочную телеграмму с запросом. От меня «молнии» не примут.

1 октября. Утром по радио опять неприятная весть — наши войска оставили Полтаву. Немцы все движутся и движутся. Они захватили почти всю Украину. Когда это кончится?

Пришел ответ от Зоси: «Разыскивают сверху зпт пока безрезультатно тчк Есть надежда тчк Привет Яна».

Кого же они послали на розыски? Мне надо быть там. Оставлю Дюдю старушкам и попытаюсь пробиться в Заполярье. Попрошу «ПО-2» и сама его найду.

10 октября. Была в Свердловском горвоенкомате. Военком был вежлив, но тверд.

— Многие жены стремятся к мужьям, — сказал он. — Но мы на это не можем пойти. Дороги и так забиты.

В обкоме комсомола отнеслись ко мне душевней. Даже по секрету сообщили, что Герой Советского Союза Марина Раскова создает женский авиационный полк. Набирает добровольцев. Если я потороплюсь в Москву, то попаду в него.

Что делать? В Заполярье меня не пустят. Да и чем я смогу помочь Кириллу? Время не ждет, сейчас все мы должны взяться за оружие. На самолете я лучше защищу Игорька и Дюдю. А дома и без меня за ними присмотрят. Решено — еду к Марине Расковой. Она меня поймет. Только бы Борис не заартачился.

Не мешкая, прямо из обкома я связалась по телефону с Валиным. Узнав о моем решении, Борис, конечно, огорчился, это я почувствовала по голосу, но он не стал попрекать и отговаривать, а, наоборот, попробовал подбодрить.

— Хорошо, не волнуйся. Можешь рассчитывать — присмотрю за малышом. И старух не покину, не беспокойся. Будет одна семья. Надеюсь прокормить всех. Только уж и вы, черти, не забывайте. Помните — не бегемотья у Валина шкура. И сердце у него есть, будет страдать и болеть за вас. Старайся писать чаще.

Может быть, когда-нибудь я покажу дневник Кириллу. Пусть знает, как все началось, и не укоряет меня.

Пишу на вокзале. Поезд пойдет в первом часу, а сейчас только одиннадцать. Как бы хотелось повидать Дюдю и еще раз прижать к груди. Я даже не попрощалась с ним как следует. Впрочем, так лучше. Он бы своим сердечком почувствовал, что я покидаю его надолго, и плакал бы, не отпускал.

13 октября. Была в Центральном Комитете комсомола, зашла к секретарям, все рассказала. Высокая блондинка в белом свитере покачала головой и спросила:

— На кого же вы ребенка бросаете?

В ее вопросе было осуждение, а в глазах сочувствие: «Еще не поздно, передумай, вернись, тебя никто не принуждает».

— Я не бросаю… оставила в надежных и добрых руках. Прошу: не спрашивайте о ребенке. Я сама измучилась, но иначе нельзя, я обязана быть на фронте. Я умею летать и могу-защищать малышей лучше, чем другие.

Больше они ни о чем меня не спрашивали. Секретарь ЦК сама позвонила Расковой. Марина Михайловна согласилась принять вне очереди и велела прибыть к четырем часам в Военно-воздушную академию.

В старом Петровском парке нетрудно было найти огромное здание. Капитан с красной повязкой дежурного показал мне, где формируется женский авиационный полк.

В комнате ожидания перед дверями мандатной и медицинской комиссий толпились девушки. Тут были школьницы, студентки, работницы. Многие из них не имели никакого отношения к авиации и очень боялись, что их не примут. Всех, кто выходил, они окружали и наперебой спрашивали:

— Строго осматривают? К зрению придираются?

— А если голова кружится, пропускают?

— Справки о стрелковой подготовке и прыжках с парашютом требуют?

— Ничего не требуют. Посмотрели, постукали и говорят: «Годна. Отправляйся домой за вещами и в ноль восемь быть на месте. Лишнего не брать. Главное — ложка и кружка».

Я прошла в комнату мандатной комиссии. За длинным столом сидели пожилой полковник и две женщины в военной форме. Раскову я сразу узнала по гладкой прическе с пробором посредине и белозубой улыбке. Я помнила ее портреты, они всюду печатались после знаменитого беспосадочного перелета из Москвы на Дальний Восток.

Марина Михайловна поднялась мне навстречу.

— Ирина Большинцова?.. — спросила она мягким грудным голосом. — Будем знакомы. Очень хорошо, что вы молоды.

Она отвела меня к небольшому столику, усадила на стул и начала просматривать документы.

— Обучили более ста человек? Замечательно! Нам такие нужны позарез. Правда, вам достанется. Полеты днем и ночью по уплотненной программе. Вы, конечно, военной подготовки не проходили. Ничего, наверстаете, почитаете уставы, пройдете строевую. На первых порах получите звено, аттестуем на лейтенанта, а там видно будет. Поздравляю с зачислением в первый женский авиационный полк!