Утром Сомов вызвал Кочеванова к себе и, узнав, что Кирилл скрыл свое недомогание после прыжка с парашютом, невероятно раскипятился:

— Ты инвалидом, что ли, хочешь стать? Перед серьезным матчем вздумал прыгать! Седых волос мне прибавил. Я всю ночь глаз не сомкнул. Нет, брат, видно, неважно я тебя воспитывал. Ну что ж, на ошибках учимся! Снимаю с соревнований. В таких делах не либеральничают. Пусть Гарибан радуется: в среднем весе не будет опасного соперника. Сами сдались — белый флаг выкинули.

Кирилл не оправдывался, — он был виноват в том, что подвел себя и дядю Володю. Прыжок следовало отложить.

Не разговаривая больше о боксе, они с Сомовым поехали на стадион. Там дядя Володя ушел на заседание судейской коллегии, а Кирилл отправился к товарищам.

Боксеры в тренировочных костюмах отдыхали в тени деревьев. Они очень удивились тому, что Кочеванов не будет больше драться. Кирилл наскоро выдумал причину своего отказа и, хмурясь, пошел смотреть, как плотники заново перетягивают канаты и укрепляют стяжки ринга. И вот здесь он по-настоящему ощутил горечь дисквалифицированного.

Через три часа трибуны заполнят зрители, боксеры забинтуют руки и наденут халаты, а он будет сидеть где-то в публике. А из-за чего? Из-за сомовского характера. К чертям! Надо пойти на судейскую коллегию и заявить свое несогласие с тренером. Что за самодурство!

Кирилл уже хотел направиться в кают-компанию, но в это время некстати появился Ян:

— Чего это ты вчера таким чертом из лодки выскочил? Тоже товарищ!

Кирилл недоумевающе смотрел на него, потом, поняв, о чем идет речь, сказал:

— Мне не до гуляний.

— Я тебе говорил: дерись в другом весе. Не послушался — пеняй на себя.

— Пеняю. Но вес тут ни при чем. Я проиграл потому, что прыгал с парашютом за два дня до соревнований.

— Не придумывай себе оправданий. Бокс есть бокс: побеждает сильнейший.

Вечером Ян нокаутировал противника во втором раунде. Зося снова ждала его у раздевалки.

— Где Ирина? Или вы уже поссорились? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Не думали. А тебя она очень интересует?

— Не так чтобы очень, ну и не очень чтобы очень, — отшутился Ян одной из своих излюбленных вздорных фраз.

Они пошли по саду. Кальварская прижималась к его мускулистой, сильной руке.

— Сегодня мы только с Зосей будем гулять? — спросила она по-детски, зная, что это у нее хорошо получается.

— Нет, мы пойдем бай-бай, — в лад ей ответил Ян. — У нас режим, мы в карантинном домике.

— У-у, всегда так, — протянула девушка, обиженно надув губы. — А потом в Москву, да?

— Угу. Мы в чемпионы метим.

— Тогда — ни пуха ни пера!

Распрощавшись с Яном, Зося взгрустнула: она не привыкла без провожатых возвращаться домой. Еще в детстве из школы и в школу ее сопровождала бабушка или мать, а когда подросла — влюбленные мальчишки.

Зосе все в жизни доставалось легко. Она не знала настоящего горя и нужды. Отец, геолог, баловал ее.

На школьных вечерах Зося старалась затмить подруг. Она выступала на сцене — декламировала, пела. На танцы надевала яркие ленты и тонкие блузки. Старшеклассники осыпали ее записками. В провожатые Зося выбирала гордых и недоступных мальчишек, по которым вздыхали ее подруги. В полумраке ворот, боясь быть замеченной, жмурясь от страха, она принимала их торопливые поцелуи и, довольная, с бьющимся сердцем, убегала домой.

Зосе нравилось, когда на нее обращали внимание и смотрели восхищенными или завистливыми взглядами. Она тянулась к известности, обожанию и славе.

Она всегда думала, что самоотверженная любовь — это выдумка писателей, на самом же деле нельзя любить никого, кроме самой себя. Жить следует только для удовольствий, день за днем, час за часом, не грустя, не думая ни о чем печальном и неприятном.

Она верила в свою неотразимость и держалась так, чтобы привлечь к себе внимание. Она умела приспосабливаться к среде и быть всегда на виду. Эту несложную премудрость Зося переняла от матери, жившей весело и легкомысленно.

Отец умер внезапно в одной из своих длительных командировок. Мать недолго была вдовой: через полгода она вышла замуж за капитана дальнего плавания и продолжала вести беззаботную жизнь обеспеченной женщины, занятой лишь своей внешностью, поклонниками и шитьем нарядов. На девочку она почти не обращала внимания.

Зосю воспитывала богомольная, но очень безалаберная бабушка, не пропускавшая ни одного нового фильма.

Около нее всегда суетились какие-то заискивающие старухи, с которыми бабушка держала себя высокомерно и придирчиво, так как считала их бестолковыми дурами, хотя сама повторяла лишь чужие мысли и слова, казавшиеся ей верхом житейской мудрости.

Слезливость она называла переживаниями, умение льстить — порядочностью, обыкновенную тупость — солидностью.

Богу старуха молилась только из боязни, что он накажет ее. Зося не раз слышала, как бабушка утаивала свои прегрешения, перечисляя их перед распятием. От старухи она научилась лукавить и всех подчинять своим прихотям.

Из парней Зосе больше всех нравился Ян Ширвис, хотя она не признавалась себе в этом и частенько называла его «неумеренно гордым и грубым животным». Ян ни с кем не желал считаться. О чем бы ему ни говорили, чужая точка зрения была ему глубоко безразлична. Он любил появляться и исчезать, когда ему вздумается, и совершенно не хотел быть скованным какими-либо обязательствами.

«Свобода дороже любви, — говорил Ширвис. — Только не все это понимают». В нем не было постоянства, на такого невозможно положиться в жизни, но в то же время в его поведении, уверенности, смелых суждениях было нечто такое, что подкупало Зосю и привлекало на свой лад. Ян просто не способен был по-иному держаться и относиться к окружающим.

Зосе неважно было, что он с презрением относится к людям, что чувствует себя выше других, обо всем судит безапелляционно, — ее занимало другое: часто ли он бывает беззащитен перед ней, можно ли надеть узду и приручить его?

Кочеванов тоже был интересен, он как-то сразу располагал к себе. Но с Кириллом что-то случилось: почему-то он перестал с обожанием смотреть на нее, избегает встречаться и разговаривать наедине. «Он мне не верит, — догадывалась Зося. — У него, видимо, слишком преувеличены понятия о верности и долге. С таким будет трудно».

Покладистей всех, конечно, Борис Валин. Он отзывчив, добр и ласков. Он будет обожать ее и подчиняться всем прихотям. Но уж очень он толст, сентиментален и до скрупулезности честен! С таким можно и соскучиться.

Впрочем, никого не следует упускать. Мало ли что — может случиться. А тут еще Ирина. На кого она нацелилась? Надо бы сходить к ней. Притворяться так притворяться!

На другой день Зося пошла к Большинцовой. Ирина была не одна. Потный, с расстегнутым воротом, Борис Валин стоял на коленях перед новым полотнищем и объяснял летчице изменения, сделанные в конструкции парашюта.

Ирина упрямилась:

— Ни с балластом, ни с человеком сбрасывать не буду. Хватит!

— Пойми, я сам, — горячился Валин, — сам буду этим человеком.

— Тем хуже для тебя, — упорствовала Ирина.

Борис, как купец, складывал и раскладывал полотнище, но, убедившись что летчицу ничем не проймешь уложил парашют в сумку и потребовал, чтобы обе девушки отправились к нему есть черешню, присланную с юга.

Они пошли пешком. С моря дул влажный ветер, Кальварская озябла. Валин отдал ей свою кожаную куртку и, крепко сжав Зосин локоть, пошел рядом. Ирина, сняв берет, шла наклонив голову. Волосы рассыпались по лицу, закрывали глаза.

Зосе при летчице не хотелось казаться изнеженной, и она сказала:

— Ветер — моя погода. Люблю, когда дует в лицо.

— Н-н-да, ветреные девушки, — пошутил Валин и еще крепче стиснул Зосину руку.

В свою крошечную квартиру он ввел девушек с видом ученого-экскурсовода.

— Типичное холостяцкое жилье тридцатых годов двадцатого века, — объяснял он, показывая на стены. — В таком помещении обычно проживало одинокое существо, довольно робкое по отношению к девушкам. Существо иногда мечтало, иногда вдруг начинало заниматься изобретательством. В некоторых делах было талантливым, в некоторых бездарным. По всем признакам, холостяк, живущий здесь, не отличался худосочием, это доказывает его фотография, относящаяся к середине тридцатых годов. Некоторые авторитеты уверяют, что девушки того времени любили плотных малых, но это было не так. По развешанным чертежам можно догадаться, что холостяк, обитавший здесь, имел слабость к летательным аппаратам и стремился всех знакомых сделать своими сообщниками.