Последние несколько часов ночи нам пришлось просидеть на дереве, но, ей-богу, стоило! Хорошо удавшаяся шутка привела нас в прекрасное расположение духа. Мы даже забыли о том, что лес ничем не снабдил нас к завтраку.

Зато полдень воздал нам сторицей голодное утро. Я убил пекари, и мы по-царски пообедали. Чувствовали мы себя непревзойденными смельчаками, способными обвести вокруг пальца весь мир. Эта-то самоуверенность и погубила нас.

После обеда мы устроили себе заслуженный отдых. Солнце было уже низко, когда мы двинулись дальше. С утренней зари и до полудня шел дождь, но к заходу солнца все вокруг опять стало сухим, как порох. Лес, по которому мы шли, сильно поредел. А небо к ночи прояснилось, сквозь кивающие в вышине ветви поблескивали звезды.

— Придется и ночью идти! Света луны нам вполне достаточно! — сказал я.

Сэм сразу пришел в уныние.

— Как же так, а спать кто будет?

— И не стыдно! — засмеялся я. — Неужели ты за день не отоспался?

— Представь себе, что нет! После таких-то трудов…

— Поверь мне, дружище! Ночь куда приятней и надежней. Правда, вполне может случиться, что нам придется с каким-нибудь зверем помериться силами, зато «эм пи», эти славненькие «эмпики», ночью сладко спят в своих кроватках. К тому времени, как они проснутся, и духу нашего здесь не будет. Завтра же мы с шиком явимся к конечному пункту задания, а там останется выкупаться, отоспаться, прилично закусить и ждать, пока приползут остальные!

— О’кэй! Я согласен! — снова оживился Сэм и стал собираться.

Замечу, что мы ни на минуту не забывали об опасности и принимали все меры предосторожности, разинями нас никак нельзя было назвать. Да и все обошлось бы благополучно, если бы мы не подходили ко всем «эм пи» с одной меркой!

Негустой лесок оставался нам верным защитником дотемна. В пути мы повстречались лишь с дикобразом, который взъерошил при виде нас свои длиннющие иглы. Позднее мы наткнулись еще на одного майконга. Но этот уже не удирал от нас в паническом страхе, как недавно его собрат, а остановился на почтительном расстоянии и стал наблюдать за нами.

Ты только посмотри на этого наглеца! — смеясь, шепнул мне Сэм.

Нам и в голову не пришло задаться вопросом: почему зверь так спокоен при встрече с нами? На этот вопрос последовал бы логичный ответ: потому, что ему уже не раз приходилось видеть подобных нам существ. Мы слепо верили в свою проницательность и в непроницаемость ночи, а также в то, что «эм пи» не особенно расположены к джунглям, тем более к ночным.

В этом месте травянистый покров и подлесок сельвы были реже и ниже, чем те, сквозь которые нам приходилось до сих пор пробиваться. Это открывало возможность при ярком свете луны лучше разглядеть окрестность.

Мое внимание привлек один куст. Вообще кустов вокруг было немало, но этот… он показался мне каким-то странным, не похожим на прочие, хоть ничем особенным и не отличался. Это был обыкновенный куст, а вот не подходил он к месту, на котором стоял — и все тут. После такого открытия, мне стало как-то не по себе.

Я размышлял, сказать ли об этом Сэму. Боялся, что он осмеет меня за мою мнительность. И решил пока что ему не говорить. «Что же все-аки в этом кусте необычного?» — гадал я, шагая рядом с Сэмом, пока куст не поднялся и не превратился в двух «эм пи», которые бросились к нам.

— Стой! Руки вверх! — крикнули они.

Не было нужды нам с Сэмом сговариваться — мы и без того поняли друг друга. Не успели солдаты военной полиции и оглянуться, как мы уже исчезли… то есть, исчезли бы… Если бы перед нами не разверзлась словно бы сама преисподняя. По крайней мере так нам показалось, поскольку тогда мы еще не представляли, что значит настоящий ад!

Взвилась искристо-белая ракета. Где-то совсем близко послышались голоса, топот бегущих ног. По всему лесу один за другим зажигались огни, устилая светом землю между деревьями.

Мы бежали изо всех сил, словно бы в самом деле спасались от смертельной опасности.

Возможно, будь лес погуще, мы бы и удрали. Но так! Скудные заросли не могли нас укрыть, а «эм пи» были так близко, что забираться на дерево не имело смысла: все равно заметили бы.

Наши преследователи действовали ловко и организованно. И вот нас со всех сторон облепили огни фонариков, вокруг хрустели ветки, шуршали листья.

Мы пытались пробиться, хотя видели, что ускользнуть невозможно: сильные прожекторы разгоняли ночную тьму джунглей. И все же мы часа три играли с ними в кошки-мышки. Потом сдались. На меня и на Сэма надели наручники и вдобавок наградили несколькими увесистыми оплеухами.

Откуда ни возьмись появился джип, и нас затолкали в него. Солдаты, что сидели в машине, обходились с нами грубо, бесчеловечно.

Сэм сделал попытку смягчить их:

— За что же, братцы, такие строгости? Ведь мы как-никак солдаты одной армии, не так ли? Попридержи язык! — Это все, что они ответили.

Чудной Сэм! Разве можно добрым словом смягчить механизм? Знай их Сэм так, как я, он бы воздержался от подобных попыток.

Но он не знал их и потому не терял надежды.

— Попридержать-то я попридержу, только мне очень неудобно в такой позе… Было бы лучше…

Он получил такой сильный пинок сапогом, что застонал. Потом сжал губы и больше не произнес ни слова. Я видел по его глазам: он жалеет, что вчера только понарошку перерезал глотку их генералу.

«Вражеский» (понимай: военно-полицейский) главный штаб походил на все остальные. Когда мы въезжали на территорию лагеря, то заметили несколько бараков. За ними — небольшой, обнесенный колючей проволокой И сильно освещенный участок, туда нас и загнали.

Там уже было нашего брата человек шестьдесят-семьдесят. Нас встретила мертвая тишина. Мы тотчас же поняли, что разговаривать запрещено. Быстро оглядевшись, я определил обстановку, она была весьма неутешительная. «Пленные» лежали на голой земле под открытым небом, подложив руки под голову, и смотрели на звезды широко открытыми глазами. У некоторых изо рта сочилась кровь. Это, по-видимому, те, что протестовали против бесчеловечного обращения.

Мы тоже легли. О сне не могло быть и речи. Отчасти потому, что мы были сильно взволнованы, а главное потому, что наши мучители позаботились, чтобы мы бодрствовали до утра. Их динамик не умолкал ни на минуту. Он то едва уловимым шепотом, то женскими воплями, издаваемыми, судя по голосу, молодыми, дрожавшими от отчаяния потерять невинность девушками, рисовал в нашем воображении интимные, приправленные смехом сладострастия подробности овеваемых тайной спален. Репертуар безо всякого перехода менялся, и мы могли слышать теперь стоны, крики бьющегося в предсмертном страхе человека, наконец хрипы, уступающие затем место тишине.

У меня спина покрылась мурашками. Да разве только у меня! Трепетал весь лагерь! То ли нервы отказали, то ли от страха? А не все ли равно!

Целый час «наслаждался» я концертом. Потом меня знаком вызвали и повели в один из тех бараков, которые я видел при въезде на территорию лагеря военной полиции. Там ожидали уже несколько моих товарищей по несчастью. Они стояли, прижавшись лбом к стене.

— Разуться! — рявкнул солдат.

Мы, недоумевая, подчинились. Попробовал бы кто-нибудь ослушаться!

Нас загнали на площадку за дощатым забором.

В два ряда, друг против друга, там стояли «эм пи». В руках они держали нагайки.

«Пляска под свист нагаек!» — ужаснулся я.

— Встать в строй! — тут же услыхал я приказ.

У выхода на огороженную территорию стояла вооруженная охрана, по углам площадки, на небольших возвышениях, громоздились пулеметы. Здесь, как видно, не рассуждали.

Включили магнитофон. Заиграл оркестр. Зазвенели балалайки, грянула зажигательная русская плясовая.

При иных обстоятельствах я, наверное, заслушался бы, но теперь я лишь представил себе, как пляшут вприсядку.

Ох, и досталось же нам!

— Развлекайтесь, ребята! — заорал сержант.

«Эм пи» только того и ждали. Щелкнули нагайки. Мы подпрыгнули. Последовал другой удар, затем третий, четвертый… двадцатый… сотый… Полчаса прошло или полтора? К тому времени как каты выбились из сил, наши ноги были сплошь в крови.