Вместе с тем дополнение О. А. Гримма страдает некоторыми неточностями; оно неполно рисует событие, которое, по его мнению, было поворотным в жизни ученого. Это «Дополнение» само нуждается в дополнениях и поправках.

Что можно узнать об участниках пирушки? Кто там был, кроме самого Врасского? Как звали сына банкира, с которым столкнулся Врасский в горячем споре? Кто такой доктор Н., которого запамятовал Гримм?

•Сам автор «Дополнения» больше не ставил и не освещал этих вопросов. Его призыв откликнуться на примечание к статье В. П. Ласковского, видимо, остался без ответа, по крайней мере в печати такого отклика не появлялось. А нам хочется получить хоть какие-нибудь, пусть самые скупые сведения об участниках памятной студенческой встречи. Небезынтересно знать, кто были эти спорщики.

Вот перед нами — старое справочное издание «Academicum» и документы из университетских фондов архива в городе Тарту. Они в некоторой степени проясняют дело. Во всяком случае почти безошибочно можно сказать, что среди пирующих и спорящих были перечисленные далее лица.

1. Сам Владимир Павлович, студент юридического факультета.

2. Николай Шлегель, его однокурсник и друг, о кото-тором уже говорилось выше. Возможно, что именно он рассказал Гримму о споре на студенческой пирушке. Он долго жил в Петербурге и в 1889 г., будучи уже 64-летним стариком, передал в редакцию «Вестника рыбопромышленности» небольшой в овале портрет В. П. Врасского, репродукция с которого в том же году появилась в журнале. Следовательно, Шлегель мог видеться с редактором журнала, разговаривать с ним на тему о студенческих годах основателя Никольского рыбо-водного завода. Одно тут не согласуется: Н. К. Шлегель не был доктором наук. Он был чиновником таможни, суда, затем цензором и т. п. Ко времени опубликования гриммовского «Дополнения» он имел чин статского советника.

3. Мориц фон Энгельгардт, студент философского факультета, будущий доктор теологии.¹⁹ Склонность к религиозной догматике, видимо, не мешала ему в молодые годы предаваться праздности и вакхическим забавам. Из университетских друзей Врасского он единственный впоследствии стал профессором и доктором (правда, доктором-богословом). Если О. А. Гримм не допустил ошибки в отношении ученой степени человека, рассказавшего ему о споре на студенческой вечеринке, то этим человеком мог быть М. фон Энгельгардт.

4. Владислав Ласский, студент камерального (к концу его учебы — дипломатического) отделения на юридическом факультете, сын польского банкира.²⁰ В университет он поступил на год позднее Врасского. В учебе преуспевал, готовя себя к тому, чтобы стать достойным наследником своего отца, крупного банкира в Варшаве.

По всей вероятности, именно с этим будущим финансовым заправилой и поспорил Врасский. Это можно утверждать потому, что в те годы никто из сыновей банкиров, кроме Владислава Ласского, не находился в стенах Дерптского университета. А он учился на одном отделении с Врасским. Вместе проводили они дни в учебных корпусах, часто встречались в свободное время. Между ними, как людьми разных наклонностей и вкусов, естественно, могли возникать принципиальные разногласия во взглядах на жизнь, на общественные ценности.

Доктор О. Гримм назвал студента, который преклонялся перед злотыми и рублями, сыном петербургского банкира. Это, конечно, ошибка, но она имеет некоторое оправдание. Отец студента, владелец банка в Варшаве, вел деловые связи со столичными банкирскими домами. Возможно, он имел там свои вклады. Сам В. Ласский значительную долю своих капиталов перекачал в столицу Российской империи, а впоследствии стал совладельцем и директором Международного Торгового банка в Петербурге. Значит, если он не был сыном петербургского банкира, то сам был петербургским банковским тузом.

Процитированное нами «Дополнение» д-ра Гримма грешит еще в том отношении, что в нем явно переоценена, завышена роль этого спора в жизни и в личной судьбе Врасского. Конечно, это событие нельзя сбрасывать со счета. На будущего рыбовода оно, видимо, произвело глубокое впечатление. Ему хотелось обязательно выиграть в этом споре. И тем не менее это был только спор, словесная стычка вспышка горячих чувств. Тут Гримм (как, может быть, и сам Врасский) принял повод за причину. Для Владимира Павловича пари с банкирским сынком могло быть только поводом к тому, чтобы круто изменить свой жизненный путь, чтобы оставить мысль о дипломатической карьере и заняться земледелием, а затем искусственным рыбоводством. Этот спор мог лишь до некоторой степени ускорить принятие такого решения. А причина заключалась в другом.

В чем же она состояла?

Быть может, Врасский отказался от государственной службы, не желая стать опорой царского трона? Нет, этого сказать нельзя. Не это повернуло его жизнь в другую сторону. Верно, что царская служба мало привлекала его в последний период учебы. Но до этого у него были вполне серьезные намерения посвятить себя служебной деятельности. Во всяком случае он, сын своего класса, никогда и не думал посягать на основные устои Российской империи. А от государственной службы он отказался потому, что чувствовал в себе иное призвание.

В то время Россия находилась в преддверии буржуазных реформ. Начиналась капитализация сельского хозяйства, которое было, несмотря на всю его отсталость, ведущей отраслью в экономике страны. Деревне нужны были новые культурные хозяева, способные вести земледелие и животноводство на научных основах. Их было тогда мало, по-настоящему грамотных хозяев и работников на земле. А русская земля ждала таких людей. И потому В. П. Врасский, родившийся в сельской местности, любивший природу, именно к этой отрасли решил приложить свой разум и руки.

Некоторое время, впрочем, он не предпринимал практических мер к перестройке своего хозяйства, во всяком случае не вносил решительных изменений в привычную жизнь Никольского поместья. Сначала надо было осмотреться, детальнее изучить возможности и наметить направление таких перемен. Управляя родовым имением, он определенно приходил к заключению, что все в нем надо переделывать, перестраивать на научной основе.

Пока дела еще не захватили его целиком, Врасский, следуя давно установившемуся обычаю, ездил к соседям-помещикам, присматривался к их методам хозяйствования. Бывал у родственников — у Толстых, живших поблизости в селах Новогеоргиевском и Белье, а также у тетушки своей П. Н. Жеребцовой, урожденной Толстой.

Она жила в селе Пестово и сама управляла имением. Эта помещица не раз ездила в страны Европы. Ей было о чем рассказать племяннику, в том числе, возможно, и относительно европейской экономики и новинок в сельском хозяйстве.

В первых числах марта 1852 г. Врасскому довелось еще раз побывать в Дерпте, куда он ездил для того, чтобы получить нужные документы из университетской канцелярии. Там были встречи с друзьями и знакомыми. Вернувшись из Дерпта, он вскоре предпринял поездку в Петербург. Хотя в то время уже работала Николаевская железная дорога, Врасский выехал в столицу на лошадях, но тракту через Новгород Великий. В Петербурге и Новгороде, не зная покоя, он хлопотал о покупке лучших для того времени сельскохозяйственных орудий — железных плугов, борон, веялок и т. д. Он узнавал, где можно раздобыть отборные семена; бывал на конных базарах и у владельцев конных заводов; приобретал агрономическую и экономическую литературу.

Все лето — первое лето своего хозяйничанья — Врасский пристально изучал почву, ее структуру. Ему хотелось скорее понять, чего хочет земля-кормилица, чего ждет она от земледельца. Молодой хозяин еще нечетко представлял, к чему приведет его небольшая, в пределах одного помещичьего имения, земледельческая реформа, которую он задумал и начал осуществлять. Как видно из упомянутой статьи В. П. Ласковского, для Владимира Павловича было неоспоримо, что с трехпольем пора покончить навсегда. Вместо него он вводил у себя в хозяйстве многопольный севооборот.

Всю осень в Никольском шли строительные и полевые работы. На глазах у людей менялся облик усадьбы. На новом скотном дворе доделывались стойла и кормушки. Крепостные мужики приводили или пригоняли в Никольское молодых породистых лошадей, быков, нетелей, овец, закупленных Владимиром Павловичем. К будущей весне под пахоту готовились залежи. Раскорчевывались участки, заросшие ольхой, ивой и другими малоценными древесными породами. Вблизи господского дома сажались фруктово-ягодные и декоративные деревья и кустарники. Кроме мужиков, дворовых девок и подростков, во всех этих делах участвовал сам помещик, который обычно не чурался черновой и тяжелой работы.