Ребята, вместе с тем парнем, гремя листами железа на заборе, перелезали назад в церковный двор, а он остался один. Сидя за беседкой, продолжал наблюдать движение патрулей. Вдруг увидел патруль с собакой. Хотя накрапывающий дождь отбивал запахи, появление этого четвероногого друга его совсем не радовало. Постепенно, на корточках, перебежками он обследовал дворик.
Ребята ему сказали, что самое удобное время для прохода - время смены постов, часа в четыре утра; ему до этого времени надо было где-то ждать. Он выбрал себе место внизу лестничного входа в подвал самого здания садика. Здесь были навалены какие-то доски, плакаты. На случай, если будут светить фонарем, загородил себя кусками картона и, усевшись на ступеньку, стал ждать.
Сидел долго, во всяком случае, ему так казалось, так как свои часы забыл вовремя завести, они стали, и время для него стало вместе с ними. Иногда слышались быстрые шаги совсем близко, видимо, патруля.
Иногда раздавался треск на заборе и шепот со стороны беседки - очевидно, новые группы пробирались к “Дому”. Выглядывая из своего укрытия, он анализировал все движение во дворе и вокруг.
И вот движение вокруг стихло. По его меркам прошло много времени, он подумал, что настал решительный момент для броска, вышел из укрытия и решил обойти садик по неосвещенной стороне фасада здания.
Выйдя за угол, метрах в пяти от себя наткнулся на милицейскую машину, из которой слышались голоса. Опять забежал за угол и, низко пригибаясь, “рванул” к беседке. Оглядевшись, некоторое время ждал появления патруля, но его не заметили. Тогда, учитывая неудачный опыт, мелкими перебежками с остановками начал пробираться в другую сторону, к старому зданию из красного кирпича, где остались только проёмы вместо окон и дверей. Патрули, что были там, куда-то переместились.
Вскоре он ходил по этажам этого дома. Здание было в стадии ремонта, и он очень хорошо был укрыт, видя многое вокруг из проёмов окон второго этажа. В какой-то момент заметил, что улица, ярко освещенная фонарями, на некоторое время осталась без патрулей. Быстро перейдя ее и попав на теневую сторону, устремился по обноске вдоль стен домов. Попавшийся патруль на освещенной улице легко пропустил мимо, отсидевшись в тени кустов.
Но, пройдя до конца улицы, опять уперся в сплошные кордоны. Везде горели костры, везде стояли люди в касках, с оружием. Тогда он решил проанализировать дальнейший план, отсидевшись еще некоторое время в укрытии.
Пройдя немного назад, вошел в подъезд дома, поднялся на второй этаж. Лестничная площадка была большая и очень удобная для его ситуации. Это был пятиэтажный дом старой постройки. В свое время, должно быть, это было современное здание, так как имелся лифт - чудо техники того времени. Сейчас он больше напоминал музейный экспонат - достижение первых ударных пятилеток.
Стоя перед окном площадки, Василий прорабатывал различные варианты дальнейших действий, ведь он уже был, по-видимому, недалеко от “Белого”. Но мысли его прервались неожиданным скрежетом дверей и топотом сапог. Глядя в проем лестничных маршей, он наблюдал, как площадка первого этажа наполняется солдатами.
Это была не милиция, но и не общие войска, так как были они не в общевойсковых, а в закрытых касках, бронежилетах и камуфляже, отличающемся от общевойскового. Автоматы у них были не те “поливалки” ближнего боя, что были у добровольцев из Белого дома, а настоящие армейские: с длинными стволами, с большими гасителями на конце и деревянными прикладами. Какое-то время Василий не без сожаления думал о защитниках “Белого”:
- Им бы такое оружие, хотя бы стволов сто, пару противотанковых ружей, пару противовоздушных - и никакая сила не сломит волю народа отстоять справедливость.
Но по мере того, как площадка заполнялась касками, мысли его все больше мрачнели. Он уже ясно представлял душевное состояние краснодонцев или других подпольщиков в подобной ситуации. Хотя сравнения в данном случае не могло быть: тут под камуфляжем обычные русские мальчишки. Женись он чуть раньше и останься на родине, в Воронеже, вполне реально среди этих чужих в мрачной мышиного цвета форме солдат с видом оккупантов был бы и его сын. А может и есть? “Пути Господни неисповедимы”...
Все идет к тому, что, может, вскоре его сын, которого через пару лет призовут в армию самостийной Украины, будет вынужден стрелять в детей его родного брата - офицера, который служит в Томске.
Идет медленная, но уверенная работа по стравливанию двух народов. Нет, даже не народов (это нас искусственно сделали сначала разными народами, а затем и разными государствами), а двух ветвей одного и того же народа, некогда шедшего под одним знаменем своего отца князя Игоря. Но история Руси повторится, как было много раз: народы соединятся в одно целое, и не важно даже, кто кого победит,- Россия Украину или наоборот. Жалко только, что опять, как в те века, это произойдет через кровь и страдания славян. Но, видимо, так построен мир - в крови и муках рождается истина.
Солдаты расселись внизу на ступеньках лестницы, положив, как какое-то обычное орудие труда, свое грозное боевое оружие себе на колени. Сначала молчали, затем стали разговаривать. Некоторые начаали кататься на лифте. Каждый раз, когда кабина лифта поднималась мимо Василия, он почему-то не исключал возможности быть замеченным из проплывавшей вверх кабины.
В его карманах оставались некоторые листовки из прессы Белого дома. В данный момент это предмет большого внимания со стороны ОМОНа, и он начал методично рвать их на мелкие кусочки.
Но и кусочки некуда было спрятать: и всякий раз, когда крыша кабины лифта приближалась к нему, понемногу бросал обрывки через сетку лифта на нее, опасаясь в то же время, что обрывки полетят вниз и их там заметят. Но все обошлось. Из всех листовок он оставил только маленький обрывок с телефоном, что дала “корреспондентка”.
Время от времени внизу хлопали двери, и подъезд пополнялся еще двумя-тремя солдатами. Первый пролет лестницы был заполнен, и двое уже уселись на втором в каких-то 3-4 метрах ниже от него, за кабиной лифта. Неприятное ощущение не покидало Василия, хотя и было ясно, что лампочка внизу только усиливала сумрак его укрытия, и его не было видно.
Из разговора солдат понял, что до “съема” им еще больше часа. Значит, сведения о смене основных постов на рассвете подтверждались полностью, нужно только выждать, когда они уйдут и, воспользоваться моментом. Мысли его опять вернулись к прошлому ночному видению. Он думал только о том, что обязан прорваться, и прорвётся обязательно.
Вспоминая свои ночные злоключения, он радовался, что не простудился и не заболел. Но видимо, экстремальные условия вызывают в организме человека какие-то защитные свойства, заложенные ему еще с древних времен дикого образа жизни человечества.
И хотя из-за промокшей обуви весь он тогда промерз насквозь, у него совсем не было насморка; его настоящее положение, исключающее всякое чиханье и кашель как смертельно опасное явление, по-видимому, работало на полное подавление организмом этих признаков болезни.
Правда, или все это сопровождалось бурной внутренней реакцией организма, или он просто что-то простудил из своих внутренних органов, но сам ощущал, что у него изо рта прет перегаром еще хуже, чем после великого похмелья. И в это время он, как никогда, мечтал о зубной пасте “Поморин”.
Как Василий понял, Солдаты не задумывались над ситуацией политического момента истории нашего многострадального государства и тянули свой срок обыденной солдатской жизни.
Как бы в подтверждение его наблюдений, здоровый боец, очевидно, “дед” с правами командира, по-своему стал подвергать наказанию провинившегося “салагу”: молодой боец снимал и надевал каску, стоявший рядом “дед” методично отсчитывал количество этого “тренажа”.
Василия почему-то вдруг удивило не обращение с молодым (это было в войсках всегда), но сам вид наказания. У них, в карантине, помнится, когда дембеля “зверствовали”, приходилось всем взводом, в качестве вечернего моциона, принимать многократный сон-тренаж. Что касается упражнений с касками, то, видимо, это монополия определенного рода войск: у них в авиации, собственно, и касок-то не было.