Сокол при помощи магнитной мины и пяти килограммов ВВ взорвал центральную формировочную автоблокировку станции Барановичи. Станция не работала двое суток.

Геркулес такой же магнитной миной уничтожил на

[213]

станции Барановичи восемь цистерн с бензином, стоявших вблизи склада с горючим. Пожар длился семь часов. Сгорело дотла три станционных склада.

Потом снова отличился Матов, сумевший в один прием вывести из строя шесть паровозов.

Иванов взорвал еще одного «фердинанда», спустив в его ствол немецкую гранату и заряд взрывчатки.

Найда, улучив момент, сунул в очередной «хейнкель» магнитную мину.

Так же ловко и беспощадно действовали наши подрывники в Ковеле, Ровно, Сарнах, Лунинце, Ганцевичах, Житковичах и на промежуточных станциях.

Тщательно готовили партизаны каждый взрыв, каждый поджог. Не случайно наши подрывники ни разу не навлекли на себя подозрения фашистских ищеек.

Люди действительно научились работать.

Гитлеровцы тщетно пытались обезопасить себя, установив на всех въездах в город контрольно-пропускные пункты.

Не помогло!

Партизаны каждую ночь минировали железные и шоссейные дороги, совершали налеты на мосты, на охрану промышленных объектов, на обозы и малочисленные колонны врага.

По всему району катилось эхо взрывов. Над станциями и городами вставали черные столбы дыма...

Сеня Скрипник, вернувшись с радиоузла после передачи очередной длиннейшей сводки о диверсионной работе, посмеивался:

— Тут-то она ему и сказала: за мною, мальчик, не гонись! Ну и развернулся народ, товарищ командир! Такого еще не бывало...

— Да ведь и такого наступления еще не бывало...

Красная Армия приближалась к государственной границе, чтобы перешагнуть ее и добить фашистского зверя в его логове, чтобы навсегда исчезла Германия империалистическая, Германия, угрожавшая миру в Европе, чтобы возникла на ее месте новая, свободная и миролюбивая Германия — наш друг и товарищ...

Предстояли еще жестокие бои. А следовательно, необходимо было знать замыслы врага. И разведчики должны были двигаться впереди наступавших войск, чтобы из глубокого вражеского тыла сообщать командованию о передвижениях противника, о концентрации его войск,

[214]

об оснащении оборонительных рубежей, о численности гарнизонов и дивизий, об их вооружении.

Разведчикам надо было идти впереди, чтобы парализовать вражеские пути сообщения, разрывать коммуникации фашистов, уничтожать их транспорт и промышленные объекты...

* * *

Путь разведчиков лежал через Польшу.

Какая она, Польша? Что ждет нас на ее измученной, веками страдавшей земле?

— Понимаешь, командир, — говорит Хаджи Бритаев, — у поляков веками воспитывали мысль, что Россия заклятый враг. Царская сволочь постаралась укрепить эту репутацию. Сколько восстаний польского народа было потоплено в крови! На этом в свое время играл паразит Пилсудский. Боюсь, и теперь найдутся любители сыграть... Вспомни, как польские националисты нападали на наших под Ковелем и Сарнами.

— Ты что же — полагаешь, встретят нас неприветливо?

— Ай, командир, зачем так? Думаю, поляки убедились, что если кто сейчас и спасет их от немецкой колонизации, так это только советские люди! Факт! Польская компартия не зря кровь проливала в подполье и в партизанских отрядах. Думаю, поляки сами видят, кто им настоящий товарищ, а кто только кричит о верности Речи Посполитой, но на самом деле действует на руку фашистам, подымая оружие против нас. И все же могут найтись темные головы, командир!

— Знаю, Хаджи. Однако меня заботит не это. Я смотрю просто: тот, кто стреляет в наших, — враг, какую бы форму он ни носил, а с врагом разговор короткий... Но как будем работать? Там же совсем другие условия!

— Понимаю. Я тоже об этом думал. Некоторое время оба молчим.

На своей земле мы были представителями законной Советской власти, представителями своей Коммунистической партии. Люди на нас и смотрели как на представителей власти и партии. И шли в партизаны, шли в разведку.

А в Польше?

В Польше дело обстояло иначе. Мы не могли требовать, чтобы каждый разделял наши политические взгляды

[215]

и безоговорочно сотрудничал с партизанами. В Польше нам предстояло опираться только на добровольное сотрудничество народа в борьбе против общего врага — немецкого фашизма.

— Трудненько нам придется, Хаджи, — прерываю я затянувшуюся паузу. — И действовать будем деликатно, только убеждением.

Зовем начальника штаба Василия Гусева и Сеню Скрипника, начинаем «военный совет».

— Обстановка в Польше неясна, — говорю товарищам. — Надо быть готовыми к тому, что встретим и друзей и врагов. Какие там действуют партизанские отряды — бог их знает. Связи с ними нет. Во всяком случае — у нас. Да и Центр пока ничего не поясняет. Случиться может всякое. Но помнить надо одно — мы идем к друзьям, к братьям по крови и по оружию.

— Верно, — соглашается Гусев. — Только брать с собой нужно надежных людей.

— Поясни.

— А что пояснять? Сейчас, когда армия наступает, в партизаны всякая публика побежала. И вчерашние полицаи тоже. Всю войну, видите ли, они морально страдали, а работали на немцев. Теперь опомнились, срочно осознают ошибки...

Вася Гусев прав.

Всякий народ пошел в партизаны. Мы не отказывали людям. Решил, хоть и с опозданием, искупить свою вину перед народом — иди, искупай!

Но брать их в Польшу... Кто поручится, что новички окажутся на высоте положения, смогут достойно представлять на польской земле наш народ?

— Надо ближе с людьми познакомиться, — говорит Хаджи.

Все соглашаются с ним. В Польшу пойдут только самые надежные, самые испытанные, самые достойные.

Из Центра приходит телеграмма, подтверждающая, что у нас отбирают бригады Бринского и Каплуна.

Людей на центральной базе недостаточно, чтобы перебазироваться под Пинск с радиотехникой и остальным имуществом. Хотя мы и собирались перевозить технику на бричках, в партизанской жизни может случиться всякое, надо быть готовым к тому, что весь груз придется тащить на себе.

Поэтому из-под Пинска вызываем отряд Сураева и

[216]

три диверсионные группы из бригады Цыганова во главе с самим Цыгановым.

Цыганов и Сураев отлично знают местность в намеченном районе временного базирования, отлично знают и маршрут следования под Пинск.

Я ввел прибывших командиров в курс дела.

Еще раз просмотрели списки личного состава.

В бригаде Цыганова и отрядах оставили только партизан с большим стажем.

Чем вызвана такая «перетряска», личный состав не знает. План перехода в Польшу известен в соединении только мне, Гусеву, Бритаеву, Скрипнику, Горе и Юре Ногину. Даже радисты, отстукивающие в Центр группы цифр, не догадываются, о чем идет речь.

Может, поэтому переформировка отрядов проходит без обид и осложнений.

Но почему молчит Центр? Почему не дает команды на переход? Октябрь уже на исходе.

* * *

Сначала мы получили из Центра радиограмму, подтверждавшую, что переход не отменен:

«К району вашего базирования, — сообщал Центр, — перемещаются штабы и тылы противника. Поэтому, не приостанавливая подготовки к переходу, организуйте подвижную, хорошо вооруженную группу под командованием опытного офицера, способную захватывать оперативные документы в штабах врага. На некоторое время группа должна будет после вашего выхода оставаться на центральной базе. Действовать группа будет по указанию Центра. Радиосвязь группы — с вами и с Центром.»

Затем пришло сообщение, что нам передается радиофицированная диверсионная группа Федора Степи и что мы должны дождаться ее прибытия на центральную базу из района Мозыря.

Ожидая людей Степи, мы сформировали подвижную группу, о которой писала Москва. Командовать ею я назначил Хаджи Бритаева. В его распоряжении оставалось пятьдесят человек, вооруженных карабинами, пятнадцатью автоматами, двумя ручными пулеметами и одним противотанковым ружьем.