Человек, которого мы пошлем в Микашевичи, не должен был слышать от нас фамилию киномеханика. Задача посланца — собрать сведения о немцах, побывать у родных и знакомых, послушать их рассказы, узнать, кто чем дышит.

И все!

Почему так? По очень простой причине. Как правило, никто из местных жителей никогда не отказывал партизанам в просьбе пойти к тому или иному интересовавшему их человеку. Но, как правило, никто из крестьян и не умел выполнять задания.

Имея твердое, конкретное поручение, посланец партизан, попав в городок или село, занятые гитлеровцами, сразу терялся. Ему начинали мерещиться несуществующие опасности. Да и человек, к которому посылали связного, держался настороженно с малознакомым лицом, на вопросы отвечал уклончиво.

Испугав друг друга, незадачливый связной и его собеседник расходились, ни до чего не договорившись.

И наоборот, местные жители, посещавшие села и города, занятые гарнизонами врага, оказывались весьма наблюдательными и зоркими, если не чувствовали себя скованными точной задачей.

Это было вполне естественно, по-человечески понятно.

Что ж? И слабость может обернуться силой, если ее умело использовать!

Поэтому узнать о настроениях населения отправилась в Микашевичи по нашей просьбе одна из соседок Ильи Васильевича Пришкеля — добродушная и словоохотливая тетка, собиравшаяся что-то купить на микашевичском рынке.

Мы попросили ее об одном: послушать, что говорят, о чем думают в Микашевичах.

[82]

Зная, что соседка Пришкеля знакома с семьей Конопатских, мы рассчитывали, что она так или иначе повидается с ними. Повидавшись — разговорится. Разговорившись — узнает то, что нам нужно....

Расчет оправдался.

Тетка действительно зашла к Конопатским так же, как заходила, впрочем, ко всем остальным знакомым.

Посидела у матери Ивана Конопатского, повздыхала, поведала о своих горестях, ругнула немцев, а потом обрушилась на Ивана:

— А ты-то, хорош! Молодой, здоровый, и жрешь фашистский хлеб! Твои-то годки, поди, в боях умирают! Не стыдно, Ванька!

— Кто ж меня кормить будет? — рассердился Конопатский. — Ты, что ли?

— И-и-и! У меня своих ртов достанет! А умный-то нашел бы, чей хлеб есть! Гляди, партизаны-то близко.

— Партизаны! Разве к ним подступишься! Тоже, поди, меня во врагах народа числят... Да и неизвестно, какие это партизаны. Вон, слышь, в Юркевичах к одному пришли — давай, мол, в лес, фрицев бить! Он, дурак, схватился, чуть не бегом побежал, а его — хвать! Оказалось — полицаи...

— А ты разберись сначала, — посоветовала женщина. — Голову тоже иметь надо...

Узнав содержание этого разговора, мы в отряде решили заняться киномехаником. Тем более что он сказал своей собеседнице на прощание: «Ничего, наша армия придет, разберутся, кто враг, а кто нет...»

Значит, верил парень, что наши вернутся. Не потерял надежды на победу.

Я решил повидаться с Конопатским.

Предстояло послать к киномеханику своего человека, вызвать парня в лес.

Разведчики отправились за Алимой Кирбай.

Девушка, такая же темноглазая и молчаливая, как брат, явилась в назначенное место.

Я объяснил задачу.

— Значит, прямо сказать, что я от партизан? — спросила Алима.

— Да. И предложить Конопатскому ровно через десять дней после вашего свидания пойти в Залютичи. Мы будем ждать на восьмом километре.

[83]

— Понимаю. Через десять дней, на дороге из Микашевичей в Залютичи. Восьмой километр.

— Предупреди Конопатского, что в случае непредвиденных осложнений кто-нибудь явится к нему, отменит встречу. Пароль: «Я от Гриши».

— Понимаю, товарищ командир...

На следующий день Алима Кирбай отправилась в Микашевичи якобы за покупками.

Она нашла Конопатского, точно передала то, что было приказано.

Конопатский сказал Алиме, что придет...

Все десять дней наши партизаны внимательно следили за гитлеровцами, наблюдали за дорогой из Микашевичей в Залютичи. Ничего особенного, тревожного они не заметили. Было похоже, что Конопатский не побежал после свидания с нашей связной в полицию или комендатуру.

Теперь оставалось ждать — придет или смалодушничает в последний момент?

Мы не случайно назначили встречу ровно через десять дней.

Десять дней — вполне достаточный срок, чтобы человек, незнакомый с партизанами, привык к мысли о будущей работе, успокоился, убедился, что имеет дело не с провокаторами.

В самом деле, первые дни Иван Конопатский мог опасаться, что стал жертвой немецкой провокации. Но каждый спокойно прожитый день должен был все больше убеждать его, что приходили настоящие партизаны.

Видя, что ни гитлеровцы, ни полицаи его не трогают, Конопатский мог отбросить последние сомнения!..

За день до назначенного срока мы выслали в район предполагаемой встречи группу партизан. Они должны были убедиться, что там нет засады, а в случае опасности — дать сигнал.

Минула последняя ночь. Сигналов от группы охраны не поступило.

Забрав Николая Кузьменко, я отправился на свидание с микашевичским киномехаником.

И встретил Конопатского не на восьмом километре, как назначил, а на шестом.

Надо было, чтобы Конопатский понял: партизаны вездесущи, у них гораздо больше возможностей для работы, чем он предполагал...

[84]

Я знал, что это произведет на киномеханика достаточно сильное впечатление, он поймет: каждый его шаг нам известен...

Невысокий, сухонький паренек со вздернутым носом, услышав оклик, остановился, потер щеку, сошел с дороги.

— Здравствуйте, товарищ Конопатский.

— Здравствуйте.

— А мы вас ждем.

— А кто вы такие?

— Ну, Алима вам сказала, кто мы такие. Я — капитан Черный, а это — Коля. Мы десантники из отряда Бати... Вас никто не видел?

Серые, умные глаза паренька смотрели испытующе. Помедлив, он все-таки ответил:

— А что за мной следить? Кому я нужен?

— Хорошо, что никто не следил... Садитесь. Поговорить хотелось бы. Вы до войны в комсомоле не состояли?

— До войны все в комсомольцах ходили. Не знаю, как теперь.

— Вот что, Конопатский, вам придется нам поверить. Мы не полицаи и не провокаторы. Мы — от Гриши, самые настоящие десантники. Хотите московские газеты почитать? Читайте. Видите, «Правда» от тринадцатого августа. Недавно сбросили нам с самолета.

Бесценная «Правда»! В который уже раз сослужила она верную службу, открыла путь к сердцу человека, убедила, что мы — настоящие партизаны!

Повертев в руках газету, Конопатский взглянул на нас с меньшим недоверием:

— Вроде настоящая... Наша.

— Наша? Да ведь ты у немцев служишь, Ваня!

— Ну и что с того? Нужда заставила, вот и служу. Есть надо, мать с братишкой кормить.

— Это понятно. А что станешь говорить, когда вернутся наши?

Конопатский потупился.

— Каждый советский человек должен бороться. И ты должен. Разве не так?

Он поглядел исподлобья:

— Так... Только — что я могу?

— Если захочешь — сможешь многое. Важно только, чтобы захотел бороться.

— И в партизаны пошел бы?

[85]

— Пошел бы... Только матку с браткой надо забрать...

— Ну, там поглядим... Партизаны просто так не примут к себе. Нужно свою преданность доказать.

— Понимаю. Да как доказать-то? У меня ни оружия, ничего...

— А если б оружие?

— Будь оружие, какого-нибудь фрица застрелю! Тогда примете?

— Тогда, пожалуй, примем...

Конопатский поднял голову:

— Давайте оружие!

Он спокойно выдержал мой пристальный взгляд.

— Хорошо. Получишь в свое время и оружие. Хочу тебе верить... Но есть другие планы... Согласен ты выполнить задание партизан?

— Выполню.

— А почему не спрашиваешь — какое?

— Вы глупого не дадите, ясное дело.

— Вон как!.. Верно, глупых заданий тебе поручать не будут. Но опасное — могут.