— Не на смерть же пошлете?

— На смерть никого не посылают. Мы все жизнь любим, Ваня. Но боец всегда рискует.

— Риска не боюсь. Лучше рисковать, чем...

— Понятно... Послушай-ка, расскажи поподробней о Микашевичах. Что там у вас творится? Много ли немцев?

— Оно и немного, да есть полицаи... А кроме того — из других мест иногда наезжают. Ну, если у них совещание какое или еще чего... Картины смотреть тоже съезжаются.

— Так. А что, движение по железной дороге большое?

— Да как сказать? Обычное...

— Такое же, как в мирное время?

— Вроде... Да нет... Когда как... Последнюю неделю чего-то много поездов проходило.

— Не заметил — куда? На Ганцевичи или на Житковичи?

— Вроде больше на Житковичи...

— Ты далеко от станции живешь?

— На другом краю.

— А бывать на станции не приходится?

— Чего там делать?

— Дела найдутся! Знакомых рабочих нет у тебя на

[86]

станции? Или, может, поблизости от железной дороги кто из друзей живет?

— Да знаю там кой-кого... И знакомые есть поблизости... Но у станции охраны много!

— А мог бы ты ходить на станцию, наблюдать, куда и с чем гоняют немцы поезда?

— Могу.

— Так и договоримся. Будешь наблюдать за станцией и вообще за гитлеровцами в Микашевичах. Если новая часть появится или фашисты задумают что-нибудь — сообщишь. Хорошо?

— Хорошо... А как сообщить?

— Пошлем к тебе человека.

— Опять небось давешнюю черноглазую?

— Может, и ее.

Конопатский замялся, подобрал щепочку, стал ковырять землю.

— Ты чего?

Киномеханик помедлил, потом попросил:

— Вы лучше кого-нибудь другого присылайте.

— Почему?

— Она не наша. Не из Милевичей и не из Микашевичей. Чужая. Приметят ее.

— Хорошо. Учтем твою просьбу. Рисковать не будем. Найдем другого человека.

— Лучше из Залютичей кого.

— Там посмотрим... Значит, договорились. Все, что узнаешь, будешь сообщать нашему связному.

— Сообщу... А пароль какой будет? Тот же?

— Тот же. Если придет к тебе человек и скажет: «Я от Гриши» — верь ему.

— Добре... Только осторожней. Из Залютичей кого-нибудь...

— Не волнуйся, все будет в порядке. Никто тебя не подведет.

Поговорив еще с полчаса, мы расстались с Конопатским. Он отправился дальше в Милевичи, якобы к родственникам, а мы с Кузьменко сняли охрану и вернулись на базу.

Конопатский произвел на меня двоякое впечатление. С одной стороны, он казался умным и честным парнем, с другой — робковатым и ненадежным. Смущало, что в начале разговора киномеханик настойчиво подчеркивал свое беспокойство за семью, как бы уклоняясь от сотруд-

[87]

ничества, а потом стал на все соглашаться. Возможно, соглашался потому, что струсил и хотел скорее расстаться с нами?

Следовало посмотреть, как поведет себя Конопатский в дальнейшем. И прежде всего учесть его дельную просьбу, найти надежного связного, который не привлек бы внимания немцев и их холуев.

И снова пришел на помощь Илья Васильевич Пришкель.

— Портниха есть в Микашевичах, Леокадия Демчук, — сказал он. — Ее окрест знают. Часто на дом работать зовут то туда, то сюда. Опять же и родни у нее — пруд пруди, хоть в Милевичах, хоть в Залютичах. Вот разве Леокадию возьмете?..

Мы расспросили о Леокадии Демчук знакомых жителей. Отзывы были благоприятные.

Наши люди повидались с портнихой, потолковали с ней, подтвердили, что человек она честный, прямой.

Леокадия Демчук, встретившись с Кузьменко, была взволнована, даже всплакнула:

— Господи! Да кто же не хочет, чтобы этих гадов фашистских скорее прикончили? Кто вам помогать откажется?

Вскоре она стала нашей связной с Конопатским. И надо сказать, отличной связной!

Конопатский тоже не подвел. Выполняя наши советы, он стал следить за железнодорожными перевозками через Микашевичи, и вскоре радиоузел Скрипника смог послать в Центр первое донесение о движении эшелонов противника по линии Пинск — Житковичи.

Сведения Конопатского помогали разобраться, какие поезда прошли через Лунинец, а какие через Ганцевичи. Для Центра это могло иметь важное значение.

* * *

В сообщении группы Горева об обысках и арестах в Житковичах указывалось, что начальник немецкой полиции Герман проявил весьма большую активность. Сам принимал участие в обысках, помогал при аресте бывшего председателя Житковичского райисполкома Бортеля.

Бортель, по сведениям подпольщиков, попал в окружение, недавно возвратился к семье и некоторое время жил спокойно, не подвергаясь преследованиям.

Однако после появления в городе листовок, после то-

[88]

го, как сын Горева Игорь наклеил на стену жандармерии экземпляр «Правды», всполошившиеся гитлеровцы в числе прочих подозреваемых схватили и Бортеля, хотя он никакого отношения к листовкам не имел.

Бортеля расстреляли.

Судя по этим сведениям, в Житковичах развертывались события, о которых нужно было знать подробней. Но в то время информацию о Житковичах мы получали только через Горева. Нуждались и в проверке его данных, и в получении информации через другие каналы.

Нам вообще не мешало иметь надежного человека для посещения Житковичей тогда, когда это было нужно. Тем более что в будущем мы намеревались прощупать начальника тамошней полиции Германа.

Использовать для посещения города связных с житковичским подпольем мы считали ненужной и опасной роскошью. Связные занимались своим делом, и трогать их не следовало.

Вдобавок связные относились к числу местных жителей, а мы хотели бы послать в Житковичи партизана, который при случае мог проконтролировать связных.

Но где взять такого партизана?

Взрослый мужчина для подобной работы не годился. Он сразу бы привлек внимание полиции и гитлеровцев.

Послать женщину? Что ж — в отряде Линькова находились преданные партизанки. Однако среди них не было жительниц нашего партизанского района.

Кого подобрать?

Выход подсказал Павел Кирбай.

— Мальчонку пошлите, — сказал он. — С мальчонки — какой спрос?

— Нет у нас в отряде мальчонок. Да и необычно как-то...

— Чего ж необычного? Вон, Игорь Горев листовки клеит не хуже взрослого. Ребята — они ушлые. А оккупантов ненавидят — иным взрослым поучиться. Сердчишки-то чистые болят!

— Ты прав... Но нет подходящего мальчонки.

— Отчего нет? Есть. Хотите — приведу.

— Что за мальчонка? Откуда?

— Коля Лавнюкович из Залютичей. С матерью живет. Отец на фронте.

— А сколько ему лет?

— Не то четырнадцать, не то пятнадцать.

[89]

— Не мало ли?

— В самый раз! — убежденно сказал Кирбай. — Вы его испробуйте — сами увидите — ушлый пацан. Вдобавок Герман его по Залютичам знает. Если заметит — непременно подзовет, спросит, как в деревне живут. Точно говорю.

— А не знаешь, нет у Лавнюковичей знакомых в городе?

— Как не быть! В Житковичах, почитай, с десяток залютичских семей обосновалось. Коляка всех знает.

— Это уже лучше...

Короче говоря, мы приняли совет Кирбая. Он привел Колю Лавнюковича — юркого мальчика с острыми глазенками и льняными, давно не стриженными волосами. Пришел Коля босиком, хотя по утрам уже холодало, в коротких, потрепанных штанах, но в пальтишке.

По-мальчишески бычась, стесняясь, ковырял пальцами одной ноги другую, отвечал басовито, односложно:

— А чего ж тут?.. Ну и съезжу... Знамо... Могу...

Попросили Колю появиться в городе, зайти в гости к знакомым, купить на базаре соли, вообще побольше походить по Житковичам и, если случится, попасться на глаза Герману.

— А если он подзовет?

— Подзовет — подойди.

— Спрашивать будет небось.

— Возможно, будет расспрашивать. Говори чего-нибудь.

— Он небось про партизан спросит.

— Скажи, болтают что-то про партизан, но ты их не видел. Понимаешь?